Андрей Фирсов

Андрей Фирсов

БРАКОНЬЕРЫ

Браконьерство – незаконная охота.

Охота – самое древнее искусство.

Считается, что браконьер – высшая квалификация охотника.

Охотниками не становятся, ими рождаются.

Никто более уважительно не относится к лесу, чем истинный охотник.

Темно-зеленая "Нива" с кенгурятниками и тонированными стеклами остановилась на опушке леса в еще зеленом овсе. Из машины выскочил пятнистый гончий кобель*, размерами с хорошего теленка, а вслед за ним быстро выбрался мужик лет тридцати-тридцати пяти. Закрылась дверь машины, мужик с собакой исчезли в лесу, а "Нива", развернувшись по овсу, уехала.

Серега прошел метров тридцать по заросшей лесной дороге и сел на поваленное дерево, захлестнув поводок на сучке. Он достал из рюкзака гладкоствольную пятизарядку, собрал ее, тщательно сдув пыль и мелкий мусор, и зарядил пятью пулевыми патронами. В подсумке-патронташе на десять патронов осталось пять. Собака вела себя неспокойно: то и дело принюхивалась, задирая вверх морду. Серега закурил.

"Нива" обогнула лес, два раза притормозив, чтобы оставить на линии номеров Женьку Гарцева и Сашку Кузнецова, и остановилась в окружении кустарника, полностью ее маскировавшего.

Заглушив двигатель, из машины вышел пожилой мужчина с рюкзаком и бесшумно прикрыл дверь. Быстро достав из рюкзака и собрав старенькую немецкую горизонталку, Степаныч вложил в стволы два пулевых патрона.

Сигарета Наумова подходила к концу, когда в грудном кармане зашипела рация и голос Степаныча объявил:

– Сережа, мы на местах. Как понял? Ответь.

– Понял, давайте, кобель чего-то мордой водит.

Серега заплевал окурок, отвязал собаку и, убрав поводок в карман куртки, пошел в лес. Гончий несколько раз мелькнул в траве и исчез впереди.

Метров через пятьдесят был солонец. Наумов с удовлетворением посмотрел на выбитую до грязи возле солонца землю, нагнулся и провел пальцем по отпечатку лосиного следа. Цвет отпечатка нисколько не изменился – след был свежий. Охотник заметно ускорил шаг, а ружье на его плече развернулось из положения "стволом вверх" в положение "стволом вперед". Он знал, что если собака "поднимет" левее его – стрелять будут номера, ну а если правее... Чтобы ни было, лось, гонимый собакой, рано или чуть позже будет пересекать линию номеров, и, по большому счету, от загонщика требуется только найти и толкнуть зверя, но Наумов не мог упустить шанс отличиться.

Собака залаяла справа метрах в двухстах.

Серега не бежал, он летел, перепрыгивая через поваленные деревья, пригибаясь под нависшими ветками черемухи, и ни один сучок не треснул под его ногой, и ни одна ветка не издала ни звука, задев о его одежду. Если б кто-нибудь со стороны увидел этого мужика с ружьем, мчащегося по лесу, то был бы удивлен тому, что по таким непролазным дебрям можно бежать, да еще так быстро и так бесшумно. Собака гудела низким, чистым и ровным голосом. На одну секунду охотник буквально застыл на месте и, прислушавшись к гону, рванул дальше. Голос гончего еле доносился справа впереди.

Номера слушали лес.

Серега бежал. Он остановился на поляне, украшенной десятком можжевеловых кустов и старался выровнять дыхание. Держа ружье в правой руке, привычным движением левой протер ствол, взял на изготовку и снял с предохранителя. Собака лаяла напротив метрах в трехстах, и гон приближался ровно на него. В лесу треснуло раз, два, и лось-бык, с молодыми, еще мохнатыми рогами, выскочив на поляну, побежал ее краем боком к Наумову. Мушка пятизарядки "прыгнула" на шею лося, и в этот же момент лесной великан, падая, перевернулся через голову. Гильза вылетев из патронника, упала в траву. Несколько прыжков – и Серега рядом со зверем. Лось стриг ногами. Пулевое отверстие было там, где нужно, и охотник, приставив ружье к можжевельнику, достал нож. С голосом по следу прибежал кобель и бросился драть зверя. На шкуре лося одна за другой появлялись плешины, а на траве пучки шерсти, вырванные собачьими челюстями. Наумов "перехватил" быку глотку и сел на его бок. Закуривая, он достал рацию.

– Але, номера, расслабьтесь, приезжайте на можжевеловую поляну со стороны Власова ельника: от поля не проехать. Как понято? Прием.

В рации захрипел Степаныч.

– Все понял, едем. Ай, молодец Сережа, ну все, давай.

Наумов докурил и пошел на то место, откуда стрелял. Минут пять он высматривал в траве стреляную гильзу и, найдя, сунул в патронташ.

В лесу послышался звук мотора, и на поляну вынырнула та же "Нива". Из люка в крыше торчал довольный Санька Кузнецов, держа руку "под козырек". Машина подъехала к Наумову, стоявшему около добычи. К тому времени шерсть по хребту лося почти вся была выдрана и лежала рядом, а гончий с окровавленной мордой и передними лапами копался в зарезе (место перерезанного горла).

Трое вышли из машины без ружей, по очереди пожали руку Сереге, погладили кобеля, а Сашка даже поцеловал в морду. Закурили.

Далее, как всегда: обдирали, потрошили, разделывали мясо, кидали куски привязанной рядом собаке. Наумов усмехнулся, увидев, что на деревянной рукоятке Санькиного ножа было выжжено аппаратом: "Лес – наше богатство. Берегите лес".

Степаныч раскидывал мясо на четыре кучи, а Серега вырезал из лосиной головы язык и губу. Тем временем Женька с Кузнечиком утащили с поляны в лес требуху и, накрыв ее шкурой, закидали ветками. Туда же бросили голову. Недалеко, в траве, белел лосиный череп, еще прошлых охот.

Санька отвернулся от мяса и говорил, кому брать ту кучу, на которую показывал Степаныч. Затем, помогая друг другу, уложили мясо по рюкзакам и загрузили их в машину.

Медленно "Нива" уезжала с поляны.

Часть I. Суп с грибами.

Голос Звонарика никак не соответствовал его кличке и был слишком низкий и грубый для некрупной дворняги. Звонарь молотил "на месте". Лай собаки и шум контратак зверя соединял в одну мелодию и придавал ей жуткий и таинственный фон еще один звук. Это был гул. Он исходил невесть откуда, и, даже вслушиваясь, казалось, что это точно не собака и точно не зверь. Но это было и не эхо. Кто знает, о чем я говорю, поймет меня. Но не каждый, кто слышал работу собак по крупному зверю "на месте", выделил этот звук. Гудел весь лес.

Строганов, высокий, крепкий мужик лет сорока пяти, хромая, сошел со ступеней крыльца деревенского дома. С непокрытой головой, одетый в полевую военную форму, с орденами и медалями на груди, несмотря на сильную хромоту, он выглядел молодым, бравым солдатом, полным удали и здоровья.

– Валентин Иваныч, здорово! Куда нарядился?! – крикнула соседка, копошившаяся возле своего дома.

– Как куда, Шура? Два года без войны прожили, а баба налила кружку и, мол, того: "Больше нету"! Пойду по селу пройдусь, может с кем отметим.

Приблизившись к плетню, соседка негромко сказала:

– Зайди ко мне, я тебе поднесу, да и Павла моего помянешь.

Обрадованный, Строганов нырнул к Наумовым. Шура зыкнула на ребятню: "Идите, гуляйте". Поставила на стол пол-литра, соль, положила краюху хлеба и две вареные картошины, чуть больше голубиного яйца. Достала стакан для соседа и рюмку для себя.

– Богато живете, – несколько удивленно произнес Строганов, – оставь хлеб ребятишкам.

– Нечем больше закусить, Валентин Иваныч, сам знаешь, что за жизнь. Вторая весна без войны, а … – говорила Шура, наливая.

– Ну, давай, сначала за Победу.

Чокнулись. Выпив стакан, Строганов достал из кармана маленький складничок, отрезал от картошины, что поменьше, дольку, очистил, посолил и закусил. Шура занюхала рукавом, закусывать не стала. Сразу же разлила остатки бутылки.

– Ну, давай, теперь Павла помянем, геройски погиб, – сказала она, опустив заблестевшие глаза.

Валентин отрезал от той же картошины две дольки. Закусили. Слезы потекли у бабы из глаз ручьем.

– Как же я одна теперь пятерых подниму? Как же я без Павла?

Строганов ожидал эти слезы. Жизнь была и впрямь не сахар. И как Шурка до сих пор умудряется одна прокормить пятерых, когда в других семьях, где даже был мужик, ребятишки сидели голодными и ждали весны-лета, чтобы скорее выйти на "подножный корм"? Хотя ему и приходили мысли помочь чем может вдове и детям своего покойного друга, но некоторые обстоятельства не позволяли это сделать. Мысли эти сразу же забивали личные проблемы, ведь у него тоже пятеро. Но не зря Шурка была Наумова. Вдруг она заговорила тихо, быстро и без причитаний.

– Валя, родненький, Христом богом прошу, возьми моего Ваську в лес, большой уже, четырнадцатый год, ведь голодные. И тебе подмога. Возьми. Ведь с Павлом вместе ходили. Я ружье спрятала, а он просит, а я одного отпускать боюсь.

– Так дай ружье, может утку подстрелит, – Строганов начинал подозревать о чем просит Шурка, но не подал вида.

– Да что утку! А коли не утку? А коли кто узнает или увидит, что тогда будет. Возьми. Христом богом прошу. Покажешь что и как, научишь, он не языкастый, сильный, в лесу все тропинки знает, и тебе подмога, Валентин Иваныч.

– Точно, – понял Строганов, нахмурился и со злобой заговорил. – Ты что? Дура! Вон ты, а я не как в толк не возьму, чего удумала! За пригоршню зерна десять лет дают. У меня тоже пятеро, и моих погубить хочешь? Ты потом их кормить будешь или Васька твой? Ишь чего удумала!

Он замолчал и стал заворачивать самокрутку. Баба плакала. Строганов молча курил. Но не зря Шурка была Наумова.

Кончилась самокрутка, Валентин Иваныч, захмелевший, поднялся из-за стола.

– За угощение спасибо, бывайте здоровы.

И уже на пороге, обернувшись, буркнул:

– Видно будет.

– Век молиться буду, Валентин Иваныч, за вас и ребятишек ваших, век молиться буду, – шептала Шурка, семеня за ним.

С того дня Валентин Иваныч стал пристальнее поглядывать на Ваську Наумова.

Васька рос парнем шустрым и без дела не сидел. Зарабатывал в колхозе трудодни, всячески помогал матери дома и в огороде, пытался рыбачить, не весть зачем лазил по лесу. Но трудодни были не сытные, работа в огороде тоже не утоляла голода, от пойманных иногда рыбешек ему доставался только запах, а лес, притягивавший своим величием и многообразием следов жизни, оказался намного хитрей и проворней его, как тот заяц, что выскочил прошлой осенью у Васьки из-под ног и скрылся из глаз через несколько секунд, не дав ему, бегущему через кусты, хотя бы еще раз себя перевидеть.

Мать не давала ружье, оставшееся от отца. Совсем недавно оно висело на стене, и Васька время от времени брал его в руки: разглядывал, целился, щелкал курками. И сразу же, как только подумал о его использовании, доложил об этом матери, после чего ружье исчезло со стены, так как "рано еще".

Валентину Ивановичу ничего больше не оставалось, кроме как пристальнее смотреть на Ваську Наумова. Хитрая Шурка ловко его обработала, и однажды вечером, когда дети уже спали, Строганов завел с женой разговор.

– Хочу я, Наталья, Ваську Наумова с собой в лес взять.

– Какой шут ему в лесу делать-то? – не поняв смысла, отвечала жена.

– Не прокормить Шурке их пятерых, да и мне калеке тяжело одному, помогать будет. Ты же мне одних баб нарожала.

Наталья, сообразив, о чем идет речь, испуганно вытаращила глаза. Помолчала и ответила спокойно, хотя дрожащим голосом:

– Глупо дело еще, погубит он тебя и нас.

А потом добавила:

– Делай как знаешь.

Дело было крайне серьезным, но разговор на эту тему больше не заводили. А уже через несколько дней Валентин Иваныч повстречал Ваську Наумова идущего с рыбалки.

– А ну, похвастай, Василий, чего там наловил.

– Да плохо, дядь Валь, – отвечал пацан, показывая в сумке пяток карасей, размером не больше ладони. – А то и этого не бывает, не лезет крупный карась в вершу. На реке жерлицы бы поставить, да снасти у меня нету.

– А чего в вершу кладешь на приваду? – продолжал разговор Строганов, глянув на карасей.

– Да когда чего, когда мусор какой на гумне подберу, когда червяков наковыряю.

– А вершу где ставишь?

– Да прямо у мостков.

– Вершу ставь под куст или еще лучше залезь в воду, выдери в траве окно, да не у мостков, а где люди не ходят. Но не глубоко, чтоб тебе по пояс было. Траву, что выдерешь, сверху клади, да не густо. Место два-три дня и меняй, а на приваду клади конский навоз, но немного. Посмотри, у кого лошадь справная, значит, кормят неплохо, у того и бери, да каждый день по чуть-чуть добавляй. А проверять ходишь каждый день?

– Когда как, – отвечал Васька, – когда и не каждый, бывает, что и не одной рыбешки не попадется, чего проверять то.

– А ты проверяй каждое утро пораньше и вечером, пока светло. Да никому не говори, как делаешь, и улов не показывай, вот тогда и будет рыба. Ну да ладно, – закончил он.

Затем Строганов заговорил в полголоса:

– Мать дома?

– Была дома.

– Ступай домой, матери скажешь, что со мной в лес пойдешь – она тебя соберет. Возьми мешок, веревку, да покрепче, нож вострый, соли сколько есть. Ружье в мешок спрячь, припасов, пистонов, да пуль, если от отца не осталось, я тебе одолжу пока. Да Шура все знает, как чего. Соберешься, задами иди к Красному роднику, там жди меня, да ноги обуй.

– Васька стоял как вкопанный с полуоткрытым ртом.

– Все понял? Ступай.

– Понял, дядь Валь, – сглотнув слюну, пробормотал Васька и рванул к дому.

– Не беги бегом, – ругнулся ему вдогонку Строганов и похромал в ту же сторону.

Собирая сына в лес, Шура без умолку шептала одно и то же.

– Слушай каждое слово, делай все, как он скажет, и никому ни гу-гу, чтоб ни одна живая душа ничего не знала, а то всех сгубишь. Да помогай всячески, он весь израненный, тяжело ему – берись за комель. Он тебя всему научит, все уметь будешь.

Когда Васька был собран и одет-обут "как на праздник" мать перекрестив его, проводила из дома через двор.

Строганов в "полном боевом" и дворнягой по кличке Звонарь, подходил к опушке леса в условленном месте. Погода стояла самая та: цвела черемуха и было не по-весеннему холодно. А хмурое небо, как будто бы на время сдавая позиции дождю, пропускало к земле не то капли, не то водяную пыль. В лесу стало сыро, но негрязно. А главное, абсолютно тихо, совсем не было ветра, казалось, окаменело все, даже воздух. Случилась идеальная погода для охоты с собакой. Лес уже зазеленел. Молодая трава и плантации подснежников не создавали даже шороха под ногами, а влажные ветки ломались бесшумно и позволяли охотнику и собаке не обнаруживать себя звуком. Охота обещала быть удачной.

Васька ждал у родника. Звонарик, увидев его, вздыбил шерсть, но, узнав, завилял хвостом. Сидя под деревом на краю леса Строганов осматривал Васькины пожитки. Собаку привязали рядом. Минут двадцать мальчишка осваивал правила пользования ружьем, технику безопасности, пробовал целиться и плавно спускать курки "с боевого". Когда его действия удовлетворили учителя, при помощи веревки Строганов из Васькиного мешка сделал подобие рюкзака и сам зарядил оба ружья.

– Теперь слушай, – он стал водить рукой. – Пойдешь по тропе, что на Буйный враг ведет. Справа будет выворотень – елка, соль свою спрячь под ней, да накрой куском коры от сухого дуба, а то дождь пойдет – смоет. Пойдешь дальше – будет тропа налево. Знаешь?

– Знаю, – кивал Васька.

– Там, немного в сторонке, у меня солонец для лосей сделан, может, видел. По ней дойдешь до можжевеловой поляны, знаешь где?

– Знаю, – кивал Васька.

– Так вот, – продолжал Строганов, – на поляне встанешь за кусточек и слушай. Если Звонарик залает в крутилихе – зверь побежит через тебя, а если услышишь лай в стороне Черного пруда – беги что есть мочи, не останавливаясь, к Власову ельнику и вставай у первых елок. Стой тихо, не шевелись, а лучше присядь на корточки. Курки взведи, ружье держи в руках и слушай. Стреляй в лопатку, где шире, упадет – добавишь в ухо, да смотри – собаку не зацепи. Коли что, я к тебе приду. А я стрельну, собака замолчит – приходи туда, где слышал. Свистнешь – я отзовусь. Все понял?

– Понял, – кивал Васька, но вид его говорил, что он ничего не понял.

Васька сделал все правильно, но охота произошла несколько иначе. Он ушел по тропинке, а Строганов, подождав минут пятнадцать-двадцать, отвязал собаку и похромал в лес немного правее. Звонарь, задирая вверх морду, устремился в глубь леса.

– Сейчас залает, сейчас залает, – эта мысль заглушила все остальные, притупила зрение и слух и заколотилась во всем теле охотника. Строганов шел дальше в лес, собаки не было видно и слышно, и он только начал немного успокаиваться, как метрах в ста пятидесяти-двустах впереди него произошло долгожданное.

– Уф, уф, уф-уф, уву-ву-ву-ву-ву-ву.

Теперь весь разум охотника работал только на то, чтобы не дать взбесившемуся телу, забыв об опыте, правилах и законах охоты броситься бегом, напропалую, туда, откуда исходил этот звук.

Звонарь молотил на месте. Гудел весь лес.

Несколько секунд Строганов постоял, чтобы успокоиться, и стал подходить к собаке.

Чем умнее и опытнее охотник, тем более быстро и верно он проанализирует ту или иную ситуацию и добьется результата, сделав наименьшее число ненужных ходов. Охота – одна из многих моделей жизни, где есть два соперника, ограниченных во времени, и выиграет тот, кто правильнее просчитает другого. Конечно же, это, как и вся наша жизнь, сбрызнуто каплями удачи. Я думаю, читатель понимает, что я говорю об охоте, а не о множестве вариантов убийства диких зверей и птиц, где результат, добыча, зависит только от мощи оснащения человека и точности выстрела или обуславливается безвыходной ситуацией, в которой находится животное.

Строганов подходил к зверю, даже не сняв с плеча ружье, с невзведенными курками. Не глядя под ноги, он наступал лишь на ту землю, где не было ветки или сучка, которые могли бы предательски треснуть, да и сам лес, казалось, открывал коридоры в своих зарослях, чтобы охотник мог бесшумно пройти.

– Чертов налим, на двух ногах я бы уже там был, – вспоминал Валентин Иваныч каждый раз в подобной ситуации. А налим был здесь вот причем.

III

В январе 1945 года, Строганов после очередного ранения прибыл из госпиталя на передовую. Стояли на берегу реки и ждали наступления.

– Налим ведь сейчас ловится, – свербило у Валентина.

Из конского волоса сплел леску, из жилки троса загнул и отточил крючок, на наживку в землянке поймал мышку, ради чего полночи просидел в засаде около корки хлеба, и все – снасть готова.

Сообразил грузильце, а чтобы крупная рыба не оборвала леску, удавкой ее накинул на ветки ивового кустика, срубленного возле землянки. Оставалось продолбить лунку и поставить жерлицу. Но днем постреливал снайпер, а ночью вся линия обороны немцев, лед и оба берега освещались вспышками ракет, и каждые несколько минут немцы короткими пулеметными очередями, для профилактики, обстреливали наш берег. Но "ведь сейчас налим ловится".

Ночью Строганов, одев маскхалат, прихватив топор и ломик, все-таки сползал и, продолбив лед, поставил снасть. А чтобы лунка не замерзла, утеплил снегом. Следущий день уже имел совсем другой смысл. То и дело он в бинокль поглядывал на свой кустик и леску. Но налим не клевал. Только на другое утро Валентин увидел, что кустик лежит по-другому. А глядя в бинокль, убедился, что это действительно так, и больше того, ветки ивняка лежали прямо на горке снега над лункой, хотя еще вчера между ними было шага три-четыре. Надо ждать ночи. За то, чтобы пулей слетать, выбрать снасть и мигом назад, была хмурая погода, ухудшающая видимость с того берега, отсутствие стрельбы по каске, которую Строганов уже целых пять минут назад положил на бруствер окопа, то, что он будет в маскхалате; то, что туда уже есть след и по нему будет легче пробежать, то, что снайпер вообще скорее всего не попадет в него, и многое другое, а самое главное, что на крючке должен быть здоровый налим. Против не было ничего. Бежать надо было метров пятьдесят вниз до льда и метров пятьдесят по льду. Ну так если против ничего, значит нечего бояться, тем более, что бояться, это вообще не в принципах Строганова, и он рванул.

Налим был действительно здоровый, и когда Валентину, бегущему с рыбиной в руках и с волочившимся сзади кустиком, оставалось до окопа буквально два шага, немецкая пуля щелкнула ему под коленку, разворотив весь сустав. Учитывая боевые заслуги и доблесть Строганова в предыдущих боях, этот случай скрыли и ранение с налимом не стали связывать воедино.

Но, что Бог делает – все к лучшему, ведь мог бы погибнуть и в конце войны, а сейчас хоть и хромой, но живой он подкрадывался к зверю.

Васька встал там, где было велено, и хорошо слышал собаку. Ему все время казалось, что ее голос смещается то вправо, то влево, то приближается к нему, и с ружьем на изготовку, с взведенными курками он крутился во все стороны.

Зверь стоял, как привязанный, время от времени бросаясь на собаку. Звонарик, уворачиваясь от острых копыт, перемалчивал, огрызался, а иногда даже взвизгивал, но не отступал и даже еще больше расходился, чуя приближение хозяина.

Строганов снял с плеча ружье, провел рукой вдоль планки и взвел курки. Теперь зверь был рядом, и каждый неверный шаг мог все испортить. Охотнику надо двигаться еще более бесшумно и быстро, так как вблизи зверь мог легко его услышать или причуять, и тогда уже ничего не исправишь. А быстро и бесшумно передвигаться по хламному лесу еще и на одной ноге не так уж и просто.

На Ваську, стоявшего на номере, Валентин не надеялся. Или не там встал, или подшумит, или шевельнется раньше времени, или стрельнуть не успеет, а если успеет, то промажет, а уж если и попадет, то наверняка не в убойное место. В общем, убить должен он сам и Строганов умел это.

– Где же? Где же? Не вижу, – крутилось в голове у охотника, не прекращавшего движения с ружьем наизготовку в руках. В зеленом лесу каждое изменение положения тела человека в ту или иную сторону даже на несколько миллиметров позволяет увидеть те участки пространства, которые в другом положении увидеть невозможно. Строганов знал все это, и его глаза буквально расстреливали лес.

– Стоп! Вот!

Среди веток темнелось пятно. Застыв на месте охотник вытянул шею, затем чуть пригнулся, немного отклонился в строну. И вдруг, как будто бы наведя резкость, он увидел метрах в тридцати холку, бок и морду лося, повернутую в его сторону. Одновременно с тем мушка ружья прыгнула на бок лося ниже холки и грохнул выстрел. Собака перемолчала, снова облаялась, опять перемолчала, огрызнулась и как-то непонятно уфкнула. Сизое облако от дымного пороха не позволяло видеть что там.

– Кажись, есть, – уже на бегу подумал Строганов.

Лось сидел на крупе, время от времени пытаясь встать. Но пулевое отверстие на линии позвоночника говорило о том, что вряд ли у него это получится. Подбегая к зверю, охотник приставил ружье к кусту и вытащил из-за голенища нож. Звонарик то молча драл шерсть со спины лося, то забегал спереди и, облаявшись, вцеплялся ему в морду. Лось с испуганными глазами крутил головой то в сторону собаки, то в сторону приближающегося человека. Без раздумий, не останавливаясь, Строганов прыгнул на холку верхом и, схватившись одной рукой за мохнатую шишку рога, резанул зверю глотку. Он соскочил с лося и, оставив нож на боку, отошел пару шагов в сторону, травой вытер кровь с рук и плавно спустил курок с боевого. Зверь в судорогах стриг ногами; Звонарик, срывая злость, хватал его, выдирая пучки шерсти.

– Ну и ладненько, – расположившись на туше, Строганов заворачивал самокрутку.

Васька, вспотев на номере от суеты, удивился, услышав взрыв выстрела. Он почему-то думал, что зверь обязательно прибежит к нему и тут уж он не промахнется. Когда замолчала собака, Васька вспомнил слова дяди Вали: "Приходи туда, где слышал. Свистнешь – я отзовусь". И пацан быстро пошел лесом.

– Уж должен бы подойти, – подумал Строганов, докуривая, когда недалеко раздался свист.

– Молодец, точно пришел и быстро, – отметил Валентин Иваныч и отсвистнулся.

Раскрасневшийся Васька подлетел к месту и, не зная что делать или говорить, удивленно и испуганно таращился на лося, перерезанное горло, дырку в боку, траву в крови, пучки шерсти, окровавленную морду Звонарика и на удивление спокойного и довольного дядю Валю. В воздухе стоял не знакомый ранее запах, запах крови и зверя.

– Курки спустил, Василий? – ошарашил его таким вопросом Строганов.

– А, щас, – опомнился Васька и снял с боевого.

– Вон поставь рядом с моим, да давай шкурить, – кивнул Валентин Иваныч, привязывая собаку.

Строганов снял с плеч мешок, и Васька снял с плеч мешок. Строганов достал из своего мешка веревку, у Васьки веревки больше не было, и он достал завернутые в тряпку нож и камешек для правки.

Строганов захлестнул веревку удавкой за переднюю ногу лося и скомандовал ученику: "Бери за ту, поднимай". А сам, как-то ловко натянув, завязал другой конец за черемушину. Таким образом, повернув тушу на спину, распяли ее за все четыре ноги.

– Смотри, как я делаю, и ты так же делай, – сказал Валентин Иваныч и сделал на ноге надрез.

Оказалось, что шкурить очень легко и интересно, и Васька старался, но пока он занимался с одной ногой, дядя Валя, делая все точно так же и даже еще реже чиркая ножом, уже ободрал всего лося. Перекур. Мальчишка отрезал от красивой темно-красной мякоти кусочек и сунул в рот. Еще теплое мясо не жевалось и было совсем не вкусное, даже противное, но Васька все равно его проглотил. Вытащили требуху, расчленили тушу на крупные части, разложили мясо на приготовленные зеленые ветки, обрезали мякоть, рубили кости, примерно одинаковые куски бросали в одну кучу. Звонарик, уже досыта накормленный мясом, отдыхал в сторонке.

– Три раза будем носить, – сказал Строганов, оценивающе глядя на кучу, но ничего, здесь недалеко, с полкилометра.

Не выходя на тропинку, лесом, с передышками, тащили мешки.

– Пришли, – Строганов скинул мешок на землю, помог снять Ваське.

Тот недоуменно смотрел вокруг. Куда пришли? Строганов подошел к куче хвороста и перекидал его на другое место, под ним была сухая трава, которая прикрывала деревянный щит. Когда щит перевернули, оказалось, что он плотно закрывал вкопанную в землю здоровую деревянную бочку. На дне бочки лежало килограммов десять мяса и несколько кусков соли. Строганов лег на живот и достал мясо.

– Сначала это забрать надо и ливер возьмем. Потом будем приходить, когда кончится.

Дальше, лежа на животе, он укладывал подаваемые Васькой куски мяса и пересыпал их солью. Ходили еще два раза. Пока Строганов курил, Васька сбегал и принес свою соль, что спрятал. Мяса получилось больше, чем полбочки.

– А ты голову с ногами на костре опалить сможешь?

– Смогу, дядь Валь. Когда Петровы телка резали, я видел, как Валеркин отец палил.

– Тогда завтра с утра возьмешь заступ, зароешь шкуру и требуху, а то опалишь, порубишь и принесешь. Да все прибери за собой, хворостом завали.

Когда все было закончено: бочка закрыта, тщательно замаскирована, мясо, что решили нести домой, убрано в мешки, Строганов откуда-то из-под бревна, лежащего недалеко, достал бутылку и экономно побрызгал на траву, обойдя вокруг места, где закопана бочка.

– Керосин, – пояснил он, – а то зверье какое доберется, да и собаку может с толку собьет, если кто мимо проходить будет.

Он убрал бутылку назад под бревно и еще раз внимательно осмотрел все вокруг.

– Ну, пойдем потихоньку, на опушке покурим, пока не смеркнется.

Васька шел сзади. Мешок, в котором лежало килограммов десять мяса, грел спину и душу, и весь день сегодня был неожиданно сказочным. Васька чувствовал себя взрослым мужиком, сделавшим такое опасное, ответственное и полезное дело. Теперь он каждый день будет есть мясо сколько захочет, и мамка и сестры будут есть мясо сколько захотят, а когда оно кончится в бочке, они с дядей Валей пойдут и убьют еще лося, и так будет всегда. Завтра он поставит вершу, как учил дядя Валя, и в нее каждое утро и вечер будет попадаться много здоровых карасей. Оказывается, все очень просто.

Надо завести собаку, и она будет искать и облаивать зверя, как Звонарь, но это будет его, Васькина, собака, кормить есть чем – вон сколько мяса. Назову ее… И почему дядя Валя не взял его с собой еще той осенью? От гордости за себя и радости за такой счастливый случай Васька будто на крыльях летел. Начинало смеркаться.

На следущий день семья Наумовых обедала супом, в котором было много-много очень мелко нарезанных кусочков мяса.

– А это из чего, мам? – спросила младшая.

– Грибы, не видишь что ли? – буркнула мать.

– Ешь суп с грибами, держи язык за зубами, – заржал Васька.

Шура было улыбнулась, но тотчас же схватила тряпку и хлестнула его по спине.

– Ешь молча.

Весь в мечтах и фантазиях сытый Васька многозначительно глядел на лес, стоя у плетня.

С тех пор Строганов с Васькой Наумовым время от времени вместе ходили на охоту. Ходил Васька и один, но дядя Валя строго-настрого приказал не стрелять крупного без него. Завести собаку не разрешил, и Звонаря не давал. Васька стрелял только птицу и мелочь из-под себя, но и это его так заинтересовало, что он ходил на охоту все чаще и чаще. Не раз он целил в повстречавшегося лося и представлял, как он падает, но стрелять было нельзя. Только когда мясо подходило к концу, они шли и убивали. А если не убивали, то шли в другой день и убивали.

Часть II. Василий Палыч или Золотые зубы.

Шли годы. Жизнь стала полегче. Васька работал в колхозе, а все свободное время проводил в лесу. Звонарик стал стареть, и дядя Валя разрешил взять щенка у охотника, по имени Костя, из другой деревни, как выяснилось, из-под Звонарика. В селе стали появляться и другие охотники, но при встрече разговор шел только о птицах, зайцах и лисе.

Василий отслужил в армии и женился. Работал за зарплату и каждый рабочий день он ждал пяти вечера, чтобы летом сбегать в лес или поставить сетенки, осенью проверить капканы, а в водополку покараулить ондатру или стрельнуть щучку. Всю неделю он ждал выходных, чтобы поохотиться, как следует, и одиннадцать месяцев в году ждал отпуска, чтобы на целый месяц окунуться в охоту и наохотиться на целый год. Но отпуск был такой короткий, что на охоту все равно хотелось.

На торфодобычу ехали люди со всех областей, и охотников стало еще больше. Стали создаваться общества охотников и Василий подал заявление. Для Наумова охота была не только увлечением, но и неплохим материальным подспорьем. Мясо и рыба были всегда. Шкурки лис, ондатр и енотовидных собак немного, но стоили, а барсучье сало можно было дорого продать городским. Село стало разрастаться, и старые деревянные избы уже чередовались с новыми кирпичными домами. У охотников появились собаки чистых кровей: гончие и лайки. Василий, выросший на крупном, зайцах и лисах, отдал предпочтение гончим. С крупным, летом и по рыхлому снегу лайка не справлялась, а белки и куницы казались Наумову несерьезными объектами охоты. У Василия рос сын Сережка, и Наумов мечтал, что когда тот вырастет, они вместе будут ходить в лес и он научит сына всему.

Жизнь общества охотников была насыщенной и полноценной. Большинство являлись его членами, исправно платили взносы, покупали путевки, отрабатывали несколько дней в году на благо охотничьих угодий. Впрочем, при желании отметку в членском билете об отработке можно было получить несколько проще, чем тащить в лес соль и долбить осину. При правильном подходе к председателю общества, после пары бутылок эти вопросы решались прямо дома. А потом мужики догонялись третьей, купленной на деньги из охотничьей казны и выданные по наряду "за сбор желудей на корм кабанам". А на вопрос о том, где желуди, всегда можно было бы ответить, что кабаны съели. Кстати, кабана к тому времени развелось много. Путевки брали на утку, зайца, вальдшнепа. Кто-то охотился на крупного, получив лицензию. Но путевки – это была вуаль, прикрываясь которой ходили в лес и били все, что хотели. А, имея лицензии на отстрел крупного, можно всю осень и до нового года втихаря колотить сколько хочешь, а под конец сезона погасить их, отстреляв нужное количество зверя для государства. Когда охота закрывалась, точно так же ходили, только ради приличия ружье несли до леса в рюкзаке. Был и егерь, но трудно и опасно было "качать права", ведь лес – "дело такое".

И мужики ходили на охоту, били зверя, зверь был и не кончался, и всем все нравилось. Ходили в основном бригадами из нескольких человек, одиночек было мало. Состав в бригадах время от времени менялся. Поссорившись друг с другом, мужики примыкали к другим компаниям, так как охотиться на крупного коллективом результативней. Василий заматерел, на охоте соображал получше, чем многие, и все время имел рабочих собак. К тому времени вокруг собак, хорошо работающих по крупному зверю, образовался целый культ. Хозяина такой собаки уважали все охотники, было за честь охотиться с ним или в бригаде, где есть рабочая собака, его приглашали участвовать в лицензионных отстрелах лося и кабана, и вообще, многие вопросы в обыденной жизни для него решались намного легче. Документами на собак, родословными, выставками и полевыми испытаниями никто не забивал себе голову, собака должна в первую очередь быть рабочая и желательно складненькая. Лайка, работающая от "земли до неба", считалась просто хорошей лайкой, а гончий, идеально гоняющий только мелочь – дурак-дураком. Рабочим считался гончий кобель или смычок, который, спущенный с поводка, уйдет в лес и будет его проверять, пока не найдет след крупного, а найдя, обязательно доберет и станет гонять или лаять на месте до тех пор, пока зверя не убьют или пока он не уйдет так далеко, куда охотники уж точно не пойдут, а там, бросив, обратным следом быстро вернется к хозяину и снова искать. Если же окажется, что во всей округе нет крупного, то рабочая собака поднимет мелочь и будет гонять ее без сколов и перемолчек несколько часов так, что охотники, перекусывая у костра, завороженно слушая и восхищаясь качеством голоса и гона, засомневаются: "Не лося ли поднял, уж больно хорошо гонит". И если рабочая собака подняла зайца или лису, это гарантия того, что крупного нет. Когда же хозяину надоест, он ей покричит или трубанет в стволы, или даже стрельнет, и рабочая собака, бросив мелочь, прибежит к нему, дастся на поводок и пойдет с охотниками в другой лес, а там, снова начнет искать крупного, и так пока ее, чуть живую, не посадят дома на привязь. И все это независимо от времени суток и года.

По статистике, на десять тысяч человек рождаются только двести особо одаренных и лишь один из них проявляет свой талант. Так и у собак: из огромного количества щенков только незначительная часть пригодна для охоты, и лишь единицы попадут в руки охотника, и единицы из единиц в руки хорошего охотника. Если же получится так, что талантливый щенок окажется не у того охотника – не быть ему хорошей собакой. Даже уже взрослая, натасканная собака, попадая в плохие руки, портилась и много хуже работала.

Ведь с собакой надо много ходить, а еще важнее – убивать. А все это может не каждый, и далеко не каждый имел "средненькую" собачку, не говоря уже о рабочих.

У Василия Павловича Наумова были золотые собаки. Одно время его даже выбрали председателем общества охотников. Но работа эта неоплачиваемая, а в отстрелах Василий не видел охоты.

Бригада отстрельщиков состояла из авторитетных в округе людей: начальства, торгашей и прочей блатоты, зачастую совсем не умеющих охотиться. На отстрелы ездили на каком-нибудь вездеходе с уютным кунком, взятым на работе у одного из блатных, с полными баками и водилой "без языка". Василий со своими собаками делал загон, а те на машине заезжали на линию номеров. Собаки толкали зверя, а номера его расстреливали. Дальше – мясо и пьянка. Номера часто мазали, и приходилось делать еще загоны. А однажды Наумов припомнил им это и съехидничал. Не допустив зверя до номеров, он сам убил в одном загоне трех кабанов и лося, да в таком месте, куда на машине за мясом не подъехать. Охотники, вынужденные таскать мешки на себе, его отругали за это. После такого Василий не стал ездить на отстрелы и схлестнулся с тем самым Костей, у которого когда-то брал щенка.

III

Константин Степаныч Гурьев был лет на десять старше Наумова. Проворный как горностай, веселый и шебутной мужик, он так же, как и Василий, все свободное время проводил в лесу, так же не любил больших компаний, и они здорово подружились. Костя был охотник хороший, умелый, тоже держал гончего и они с Василием делали все намного лучше и искусней, чем целые бригады.

До того, Костя несколько лет отсутствовал в родных краях. Никто так и не знал, где он пропадал, но татуировка, изображающая восходящее солнце, давала повод для догадок. Забавный Степаныч мог сутками одну за другой рассказывать интересные истории, случившиеся с ним на охоте или на рыбалке, не забыв при этом уточнить, какая тогда была погода, время суток, полное описание своей одежды, вида и всех достоинств собаки, бывшей в тот день с ним, а иногда и ее родословную на несколько поколений, точное место, где это происходило, порой объясняя и заставляя Василия вспоминать, где это самая крайняя кочка в какой-нибудь болотине или елка со сломанной макушкой в середке большого ельника, не успокаиваясь, пока тот не скажет: "А, знаю, знаю!". А также упоминал точное расстояние в шагах, с которого стрелял, на всякий случай, отмерив от собеседника оговариваемое число шагов, постоянно размахивая руками, вскакивая с места, фыркая, как кабан, или лая, как собака, бегая, прыгая, ползая по земле с ружьем в руках, инсценирую и объясняя многие-многие подробности того случая, включая все, о чем он подумал, о чем мог подумать зверь, и как бы все могло произойти, если бы он сделал по-другому.

Наумов смеялся, глядя эти представления. Но рассказы Кости, пронизанные охотничьей логикой и интуицией звучали правдиво, а в оконцовке зверь обычно был убит, поэтому Василий воспринимал их легко и даже считал поучительно-полезными.

Тогда уже мясо не прятали в лесу, а смело приносили домой. Забивали холодильник, варили тушенку, солили в погребе в бачках, угощали, кого считали нужным. Бояться – немного побаивались, но год от года все меньше и меньше. Это стало нормой. В те времена было много кабанов, а кабанятина, если не считать вонючего вепря, или жирная лосятина в сто крат вкуснее свинины и кролика, не говоря уж об остальных домашних животных. В общем, мужики жили с удовольствием.

Первый снег. Вряд ли какие заботы и дела удержат охотника, если выпал первый снег. Признаки того, что "ночью навалит", охотники видят еще с вечера, и тут начинается. Все проблемы оказываются несерьезными, звонят начальнику и выпрашивают отгулы, у кого нет отгулов – берут прогулы, весь вечер шмыгают один к другому, договариваясь, кто, куда, во сколько и с какими собаками. А потом с вечера, собирая рюкзак, то и дело выскакивают на улицу или поглядывают в окно посмотреть "хорошо ли порошит".

Первый снег будоражит лишь ту кровь, где есть гены охотника, миллионы лет передаваемые от предков новым поколениям. В конце осени, перед зимовкой, зверь имеет максимальный запас жира, что делает его мясо намного вкуснее и питательнее, чем в любое другое время года. Шкуры и мех также достигают наилучшего качества, да и общее поголовье возможной добычи осенью увеличивается в несколько раз, для того, чтобы после отбора долгой зимой было кому восполнить значительно поредевшие ряды того или иного вида. И пик вышесказанного – первый снег. Дикий зверь, обескураженный таким неожиданно резким изменением окружающего его мира, зачастую ведет себя неадекватно, чем, сам не понимая того, уменьшает свои шансы остаться живым. Собаки, да и охотники, сами, будучи отчасти дикими, тоже порой действуют неадекватно, поступая неразумно и рискованно. Но это их восхищает.

Даже, имея плохую собаку или совсем без нее, охотник быстрее приблизится к цели, руководствуясь следами на снегу. Пока снег неглубокий, он не затрудняет движения, да и не совсем короткий световой день позволяет побольше поохотиться. Вот это природное явление, обросшее миллионами мелочей и эмоций и называется у охотников первым снегом.

И все звонили, бегали и договаривались кто, куда, во сколько и с какими собаками.

Первый снег и погода в этот день, год от года бывают разными, не похожими на предыдущие, более или менее обещающие быть охоте удачной. Другой год снег висит на каждой ветке, на каждом неопавшем листе и каждой травинке. Он не дает охотнику много видеть, хорошо слышать и, осыпаясь на одежду, делает ее сырой, холодной, тяжелой. Или может быть очень промороженным и сухим, не держащим запаха и не намочившим все, что хрустит. Или весь день может быть очень ветреным.

Сегодня снег был сырой, но почти не таял, глубиной по щиколотку. В начале ночи, когда он шел, был морозно и с ветром, а потом снег прекратился, потеплело и утих ветер. Это был самый лучший первый снег.

Еще брезжило, когда Наумов пришел к Степанычу. Тот уже ждал. Решили идти с Костиным кобелем. Василий накануне брал отгул и здорово вымотал своих собак. Сегодня им дали отдохнуть. Чернохребтый Буран при виде охотников скулил с лаем и натягивая цепь, вставал на задние лапы. Взяв его на поводок, мужики отправились в сторону леса. На опушке закурили, дожидаясь, пока станет совсем светло.

– О, уж чьи-то собаки гоняют, – прислушался Наумов.

– Говорил, целый лес народа сегодня будет, суббота, да еще снег, – буркнул Степаныч. – Ну да ладно, пойдем, – отвязал он собаку с поводка. – Давай, Буран, искать, искать.

Только вошли в лес, гончий "заорал" на "горячем" следу.

– Зайца, – прокомментировал Костя.

– Иди вперед, я немного приотстану, – сказал Наумов.

Буран угнал зайца в глубь леса, а чужие собаки тянули в сторону тропинки, на которой стояли, метрах в семидесяти друг от друга, Василий и Степаныч, держа ружья в руках. Лиса, изредка останавливаясь, чтобы послушать собак, бежала краем леса. Наумов прицелился. Выстрел. Лиса упала, но, сразу же вскочив, бросилась в сторону. Второй выстрел убил ее наповал. Две рыжые гончие вылетели к Наумову, держащему лису за заднюю лапу. Он поднял с земли палку и бросил ее в собак. Те, вздыбив шерсть, сделали вокруг незнакомца пару кругов и, видя, что лиса мертва и находится в руках человека, исчезли в той стороне, откуда прибежали.

Буран к тому времени заворачивал круг. Костя стрельнул. Наумов с лисой в руках подошел к нему. Тот держал зайца, а вокруг прыгал Буран.

– О, вишь, какое удачное начало, – улыбался Степаныч. – А чьи собаки лисенку-то пригнали?

– Да Никитина этого. Как его? Ну, на железной дороге работает, – никак не мог вспомнить имя Наумов.

– А понял, понял. Давай обдирай, да в рюкзак, а подойдет, скажем, что по зайцу стреляли. Один хрен, в следах не разберется.

Наумов ободрал лису и закинул тушку подальше. Костя обделал зайца. Положили добычу по рюкзакам.

– Буран, иди привяжись, – крикнул собаке Степаныч, показывая петлю поводка. Буран подбежал к нему. – Ай, молодец, ай, послушный. Другую не поймаешь, а этот видал как!

Василий смеялся.

– Хватит зайцев гонять, пойдем крупненького поищем, – пел Костя, привязывая собаку.

Пошли дальше.

– Слыш-ка, и справа какая-то собака тявкает, вот бля, – зло буркнул он.

Немного погодя вышли на пересечение лесных дорог. Там стояло шестеро охотников с двумя рыжими гончими на поводках. Наумов подошел и поздоровался со всеми за руку. Костя остановился чуть не доходя, сказав: "Здорово, мужики".

– А, вот кто из-под моих собак лису убил, – с гонором заговорил парень лет тридцати.

– Какую лису? Лису! Зайца твои собаки гнали. Лису! Гони три патрона и забирай свою дохлятину, я себе другого убью, да еще патрон за то, что ободрал да пакет испачкал, – бурчал Степаныч, развязывая рюкзак.

– Как же зайца? – недоумевал парень, копаясь в патронташе. – Ведь лису угоняли, я же ее видел, стрельнуть не успел.

– Не знаю, чего они у тебя гоняли, а к нам пригнали зайца. Да заяц попался какой-то бронированный. Степаныч три раза по нему стрелял, – поддакивал Наумов.

Парень протянул Степанычу четыре патрона и, довольный такой легкой добычей, убрал зайца в рюкзак.

– Ну ладно, разобрались, – переводил разговор Наумов. – Вы от Черного пруда идете? Есть следочки?

– Там по студенцу-ручью много лоси натоптали. Кирзин Толька пошел вдоль делянок обрезать, а свояка его послали до "директорского луга" пробежать. Сейчас вернутся, расскажут что к чему, – отвечали мужики.

– Эх, еее. Еще бригада идет, – сказал кто-то.

Подошли семь охотников с гончими и лайками на поводках, в разговоре упомянув, что сзади еще трое идут.

Тем временем лоси мирно дневали на вырубке.

Пока привязывали собак и здоровались, пришел Кирзин, а потом с другой стороны – его свояк.

– Ну, чего там? – кто-то спросил у них.

– Здесь зверь на вырубках, все следы в эту сторону, – отвечал Толик.

– И у меня три захода в вырубки, – добавил его свояк.

Все начали обсуждать, кто пойдет в загон и где расставить номера. Степаныч стоял и плевался. Наумов взглянул на него, недовольного, и сказал:

– Ладно, мужики, вы охотьтесь, а мы со Степанычем в Семеновский лес пойдем.

Его как будто никто не услышал. Степаныч обрадовано поддержал это предложение, и они отправились дальше.

Наумов шел передом и вел Бурана на поводке, а Степаныч, размахивая руками и, забегая вперед, возмущенно ругался:

– Ишь ты, целое массовое гулянье. Тех восемь человек, этих семеро, да еще сзади их трое шли, да нас двое, – загибал он пальцы. – Двадцать человек в одном месте. Так еще кто-нибудь есть, суббота ведь. Что творится! Ишь обнаглели, всем мяса захотелось на дармовщинку. Ты смотри, все охотниками вдруг стали. Кто только в лес не прется: и начальство, и доктора. А у этого-то брат ведь участковый, а этот ведь сам в городе в милиции работает. А этот, как его, Птицин, ведь учитель в школе, детей учит, а сам…, что зря. Так посмотри, – не унимался Степаныч, – свояков, зятьев, сватьев, всех в лес тащут. Дадут какую-нибудь берданку ржавую и рюкзак здоровый, лишь бы мяса побольше утащить. Скоро баб своих будут на охоту брать, лишь бы таскали. Его щас, этого свояка, оставь здесь одного, он до весны блудить по лесу будет, не то что зверя убить. А то – "и у меня три захода в вырубку". Свежий след от прошлогоднего отличить не сможет, а руками водит, пуще чего понимает. Это не охотники, а мешочники. Мне тут один такой: " Мы ходили, гоняли". А я ему: "Твои собачки гоняли?" А он: "Да нет, я собак не держу. Я лучше поросенка выкормлю, чем двух собак". А я ему: "Так ты с поросенком со своим на охоту ходишь?" Он аж побелел, Вася, как я его зацепил, – засмеялся Степаныч и продолжил:

– А знаешь почему они бригадами на охоту ходят? Да потому что по отдельности ни один убить не может, ума не хватает. Правильно, такой толпой окружат, а на курок-то и дурак нажать сумеет. Ладно такие, как ты или я, что с пеленок на охоте…

За спиной послышались собачьи голоса. Степаныч умолк. Наумов остановился, прислушались.

– Подняли они лосей. Сейчас стрелять будут, – сказал Василий и пошел дальше.

– Кому там стрелять-то? Да ладно, мы щас своего найдем, – ответил Степаныч и снова забубнил:

– Да ты знаешь, Вася, ты с измальства в лесу. Раньше на деревню один охотник был, а то и того не было. Я тогда в Семенкове жил, здесь – Строганов Валентин Иваныч, в Самарове – Мишка Болотанов, в Годунове – Воронцов Алексей да пацан его. А сейчас – что творится… Сто двадцать человек – охотоколлектив, а сколько еще нелегально ходят. У нас мужиков-то в округе всего столько.

За спиной началась стрельба.

– Три, пять, девять, четырнадцать, шестнадцать, – не останавливаясь, вслух считал Наумов.

Степаныч еще пуще расходился:

– Вот что творят, вот что творят. Мы раньше, не дай Бог, лишний раз стрельнуть. Порой, если собачка лает "на месте" где у железной дороги, стоит лосик, так подкрадешься и ждешь, пока поезд пойдет, чтоб выстрела не слышно было. А сейчас чего? Как не в лесу, а у себя в сарае. Поди не одного уложили – сколько стрельбы.

Он, было, открыл рот, чтобы продолжить, но Наумов поднял вверх согнутую руку и обернулся, показывая вперед. Собака натянула поводок. Наумов остановился около лосиного следа через дорогу.

– Свежак, – прошептал Степаныч, округлив глаза. – Давай Василий чеши вперед, забегай, если что. А я собаку спускаю и по следу пойду, а там что получится.

Наумов быстрым шагом ушел вперед по лесной дороге, а Степаныч пустил кобеля по следу.

– Давай, Буран, давай, давай, давай.

И охота была удачной.

На следущий день, вечером, на улице уже было темно, когда Наумов на мотоцикле с коляской подъехал к дому Строгановых. В окнах горел свет. Наумов постучал в окно, на что в доме раздался визгливый дворняжичий лай.

– Теть Наталья, открывай. Это я, Василий.

Бабка открыла дверь.

– Здорово.

– Подержи-ка дверь, я вам гостинчик привез, – сказал Наумов и вернулся к мотоциклу. Достал из коляски здоровый картофельный мешок и, держа его на животе, кое-как дотащил до крыльца, уронив за порог. Поднял второй раз, внес в избу и уронил около холодильника.

– Здорово, дядь Валь, – Василий протянул руку стоявшему посреди комнаты старику.

– Здорово, Василий Палыч, – поздоровался тот. – Да зачем ты столько припер? Мы еще кабанятину твою не съели. Куда девать-то?

– Ладно, девать. Дочери приедут – все увезут и тебе не оставят, – засмеялся Наумов.

– Ставь, мать, бутылку да закуски, – в приказном тоне скомандовал Строганов жене. – А ты раздевайся, проходи, садись.

Наумов попытался отнекаться, мол, завтра на работу, но понял, что бесполезно.

– Давай, давай. Коли такое дело, ничего с тобой с пары рюмок не будет.

Василий разделся, прошел.

Бабка поставила на стол бутылку, закуску, две рюмки и обратилась к нему:

– Вася, пока не сел, вывали мне в тазы.

Василий развалил мясо в тазы и сел за стол.

– Жирненькое, коровенка яловая, – наливая, глянул на мясо Строганов.

– Тебя не проведешь. Думал – клюнешь, что кабан или нет, – засмеялся Наумов.

– Бабка не клюнет, не то что я, – усмехнулся Строганов, поднимая рюмку. – Ну, давай, с удачей.

Бабка Наталья тем временем сортировала мясо, раскладывала по пакетам и убирала в холодильник.

– Ну, давай рассказывай, – закусывая, торопил дед.

– Дай человеку хоть закусить. Быстрей ему рассказывай, – вмешалась Наталья.

– Да я уже дома был, ел, – сказал Наумов.

– Ну, давай тогда еще по одной, чтоб я тебя слушал, а сам, как на охоте, побывал, – схватил бутылку Строганов. – С кем ходил-то?

– С Гурьевым Костей.

– О, Костя – хороший охотник. Ну, давай за нас всех. – Строганов выпил и, наспех закусывая, продолжил:

– Молодец, охотник! Мы с ним много ходили. Горячий, истинный бес, очень азартный. Раз по лету пошли с ним вдвоем. Только в лес сунулись, собачка у него Бутуз был – здоровый кобель, чернохребтый – Аф! Гляжу – Костя целит. Тук. Подбегаем – сидит бык, в боку дыра, башкой крутит. Надо было добавить, а он: "Не стреляй, Валя", ружье к дереву, нож выхватил, прыг к быку на холку. И я не раз так резал, и он не впервой. Да и тебе самому приходилось, поди, не раз. Да и правильно, чего греметь то лишнее. Так вот, прыгнул он быку на холку, всадил нож в горло, а тот как вскочит и бежать. И что ты думаешь, Костя – на лосе верхом, и нет бы спрыгнуть, ведь такое дело, а он, дьявол, вцепился в него, как клещ, и глотку режет. Я испугался. Думаю: убьет зверь товарища. И стрелять-то нельзя, могу ведь в него попасть. И не знаю чего делать то, чем помогать. Метров пятьдесят он верхом проскакал, свалился-таки. Встает живой – невредимый. А бык почти тут же сразу и ткнулся за ним. Посмотрели – все перерезано, как положено. И думал, напугается, больше не будет так баловаться. Ан нет! После опять так было, что лось сидел раненый, так опять на холку к нему прыг и зарезал. Вот что ты будешь делать? Ну да ладно, рассказывай.

– Не слышал я эту историю, – пришел в себя оцепеневший Наумов. – Ай, да Степаныч!

– Ну, значит вот. Пошли мы с ним вчера в Петровский лес…

Сначала Строганов, слушая рассказ Василия, сверкал горящими глазами. Потом стал хмуриться и под конец уперся взглядом в стол.

– Я стреляю, они убегают. Перезаряжаюсь – по другим стреляю. Перезаряжаюсь – опять стреляю. Потом пошли смотреть – четыре штуки валяются и вчерашних три уже лежало освежеванными. Вот так, семь штук – за два дня. И эти шестнадцать раз стреляли "у креста", тоже, поди, навалили.

Бабка с испуганным лицом качала головой.

– Ты что мародерничаешь, Васька! – зло зарычал Строганов. – Жопой жрать будешь. Ну куда, куда тебе семь штук-то?

Наумов изменился в лице, немного испугался, немного удивился, как будто бы разозлился и обиделся, но отвечал спокойно.

– Да ладно, дядь Валь. Я что специально что ли? Ведь мы за вчерашними тремя на тракторе поехали, сами не ожидали, что так получится. Костя, правда, тоже орал, ругался. Ну а что орать то? Тракторист здорового быка забрал, начальнику его мешок накидали за то, что трактор дал. У Кости родни много, всем позвонил, чтоб приехали. Я своему начальнику мешок нагрузил, он меня без разговора с работы отпускает, хоть вообще не ходи. Врачу тут одному мешок оставил – больничный в любое время. Соседу кусок дал. Когда мешки в дом таскали, он видел. Чтоб языком не болтал. Так туда-сюда и все определили. Чего ругаться-то – мы их не кормили.

– Да, – покачал головой Строганов, – вся округа мясо жрет. Кормить то не кормили. Но не знаю, Вася, надолго ли вам их, лосиков то, хватит?

Но лосиков хватало. Зимой по глубокому снегу можно было встретить табуны по десять-пятнадцать штук. Иногда появлялись маралы, олени и косули. А кабанов становилось больше и больше. В то время был расцвет сельского хозяйства; огромные площади зерновых, зачастую неубранные и оставленные под снег, обеспечивали прекрасную кормовую базу для кабана. А более десятка поросят в помете сытой свиньи в большей своей части выживали и хорошо росли, увеличивая поголовье. Стоя на лазу, можно было в упор стрелять сколько хочешь, а выскочивших из лаза и утонувших в сугробе особо удалые охотники резали ножами без выстрела.

Как-то летом, Наумов с сыном в саду выбирали из сетей рыбу. К дому подъехал "Уазик".

– Эх, е… Сережка, доделывай, три рыбины осталось. Ко мне друг приехал.

Сполоснув руки, Наумов пошел навстречу. Пацан со вздохом и недовольным лицом продолжал путать. Рядом стояла большая корзина с рыбой.

– Сколько лет, сколько зим!

– Здорово, дружище! Какими судьбами?

Мужики тепло здоровались, подкалывали друг друга размерами животов, смеялись.

– Ну, пойдем в дом.

– Сейчас подожди.

Приезжий вернулся к машине, достал две сумки-пакета.

На крыльцо вышла жена Наумова.

– О, какой гость. Сто лет не был. Забыл родные места, – здоровалась она.

– На-ка, моя гостинец прислала, – протягивал ей гость одну из сумок. – А это нам с Василий Палычем, – брякнул он бутылками в другой.

– Ну, пойдем в дом, – повторил Василий.

– Слушай, Вась, давай вон за столиком в саду посидим. Природа, погода. А то в доме накурим, напьемся, матом ругаться будем при всех, – предложил гость.

– Как скажешь. Сделай-ка нам на закуску чего-нибудь. Свари ребер кабанячьих да вон щуку пожарь, – обратился Наумов к жене. Та ушла в дом.

Подошел Сережка.

– Ну, всю выбрал?

– Всю.

– Наложи-ка дяде Вите ведро, покрупней. Крапивой переложи, а мать выпотрошит.

– Да ладно, ты, – улыбнулся гость, – я ненадолго, вечером надо быть дома.

Сели за стол под яблоней. Достали из пакета водку, пиво, городскую закуску. Из ящика в столе Наумов вынул стопки и бокалы под пиво.

– Рассказывай, Василий Палыч. Как жизнь, как охота? – запив водку пивом, говорил гость.

– Нормально жизнь! Дом, вишь, каменный справил. В гараже – "Днепр". Жена, пацан, все живы здоровы. Охота нормально. Вон кормильцы отдыхают, – кивнул он на двух лежащих около будок на привязи гончих. – Рыба – сам видишь. Так и живем потихоньку.

Гость кивал головой, поддакивал, издавал возгласы одобрения.

– Слушай, Василий, – он встал и направился к одной из собак, – продай мне вот этого красавца. Давно гончего завести хочу.

Кобель вскочил, натянул цепь и, вздыбив шерсть, издал такой рык, что гость отпрянул назад.

– Отвяжешь – бери бесплатно, – смеялся Наумов. Подойдя, он похлопал собаку по морде. – Молодец, Дружок. Ай, молодец.

– Пойдем расскажу, – смеясь, тащил он гостя за стол.

Из дома вышла хозяйка с большой тарелкой в руках, с горкой наложенной кусками жареной рыбы.

– Пока щука, а мясо в скороварке закипело – попозже будет готово.

Поставив тарелки, положив хлеб и зелень на стол, она ушла.

– Я этого кобеля за сто с лишним километров воровать ездил, – улыбаясь и оглянувшись по сторонам, начал Василий.

– Их ты,– округлил глаза гость.

– С цепи снимал, прямо под окнами. Один раз только он меня успел приголубить, – показывал Наумов на кисть руки в старых шрамах, – а хозяева даже не проснулись.

– Как же ты так? – удивлялся, качая головой, гость.

– Уметь надо. Попробуй, – показывая рукой на собаку, смеялся тот. – С милиционером хозяин всю округу объездил, искал. И у меня были, – Наумов еще пуще смеялся, – а я ему пятен черных на боках подкрасил побольше. Хозяин подошел, смотрит, а он хвостом виляет. Ну, думаю – все, пиши пропало. Нет, не узнал, говорит: "Окрас не тот".

– Ну, вы даете, – не переставал удивляться гость. – Собак воруете. Я в городе, вроде, о таком не слышал.

– И до вас дойдет, вы просто от леса подальше живете. У нас воруют – мы воруем, у нас травят – мы травим. У приятеля гончего и лайку застрелили прямо в вольере. Конкуренция. А этот у меня со щенка, – показал Наумов на второго кобеля. – Семь лет уже, попробуй вырасти да натаскай – годы пройдут. А у меня всегда собачки рабочие. Мяса сколько хочешь. В магазин пойди – там одни консервы рыбные, да суп-наборы тухлые, а мы живем. Зайца, лису или еще мелочь какую мы, между прочим, всегда взять сумеем.

– Кстати, сало барсучье есть? – спросил гость.

– Есть.

– Почем продаешь?

– Да ладно, договоримся, мы с тобой старые друзья, – отмахнулся Наумов.

Тем временем, хозяйка принесла большую тарелку с вареным мясом. Василий наливал.

– Так слушай-ка. А что ж егеря здесь нет что ли?

– Был один приезжий. Сначала, вроде как, дернулся – припугнули – сразу остыл, уехал восвояси. За семьдесят рублей кому беда нужна? Отпустили вожжи – теперь тяжело будет справиться со всем этим. Да и егеря такие же, – махнул рукой Наумов. – Все мясо жрут, поэтому все и молчат.

– А я больше белочку, куничку ищу с лайкой. Хорошая у меня сучонка: по семь белок за день с ней убивал.

Василий ехидно усмехнулся.

– Сережа, собирай сети, высохли, – сказал он сыну, подошедшему к ним.

– Серега какой вырос. Последний раз его видел – со стол был. – Гость хлопнул мальчишку по плечу. – Еще в лес не ходишь?

Пацан покачал головой.

– Пока только ружье чистить доверяет и лыжи смолить зимой.

– Еще пусть подрастет годок – другой, у него на спиннинг щук ловить хорошо получается, – перебил Наумов. – Сереж, иди собери сети, а то на солнце нитка портится.

Мальчишка ушел к сетям.

– Да ладно, подрастет. Сам-то с дядей Валей Строгановым с таких же лет уже по лесам лазил. Как он, кстати, живой? – спросил гость.

– Живой, да больной весь. Старый стал, только что у дома по хозяйству мало-мальски копошится, – ответил Наумов. – Когда мы с дядей Валей ходили, ружья с порохом в сельмаге продавались свободно, а сейчас в общество охотников вступи с шестнадцати лет, в милиции разрешение на ружье возьми с восемнадцати.

– А там в армию, – перебил его гость. – Когда пацану охотиться-то? Уж коли что, отберут ружье – договоришься. Я помогу, если надо. Пускай за утками, тетеревами ходит, пушнину добывает. Здоровый уже парень-то.

Серега невдалеке собирал сети и с горящими глазами, пытался улавливать обрывки разговора.

VII

Сережка Наумов подрастал и жизнь его расслаивалась на несколько основных ее составляющих: школу, огород, рыбалку и отца в окружении огромного, таинственного облака, под названием охота.

В школе все было легко, но "неохота", в огороде еще больше "неохота", а вот на рыбалке он пропадал все свободное время с весны и до осени: с удочкой, спиннингом и вершами. Ставить сети маленьким почему-то не разрешалось. Отец не принимал никакого участия в Серегиной рыбачьей жизни и занимался своей охотничьей. То таинственное облако охоты казалось мальчишке намного больше, чем остальная его жизнь, смыслом которой было скорее вырасти, чтобы иметь право самому с ружьем и собаками идти в лес и познать эту тайну.

Серега видел отца, уходящего из дома с ружьем, рюкзаком, патронташем и собаками, и видел его, приходящего с охоты, уставшего и довольного, но почему-то иногда без рюкзака. Было непонятно, зачем он оставил рюкзак "у приятеля", будучи совершенно трезвым.

Так же было непонятно почему, когда отец с друзьями выпивали на кухне, его прогоняли под тем предлогом, что здесь "накурено", не давая послушать, о чем они говорят.

А говорили они об охоте. И эти рассказы и истории, краем уха все-таки пойманные, Серега мог бы слушать всю жизнь, если это было возможно. Но когда он просил отца рассказать персонально для себя, то рассказ получался или необычайно короткий, или Василий Палыч отнекивался, мол, не видел ничего, или устал, или в другой раз.

А когда Наумов после леса входил в дом, от него исходил какой-то необычайный, завораживающий запах, который Серега больше не встречал нигде и который казался ему приятнее всех запахов на свете. Это была смесь дыма костра, оружейного масла, пороховых газов, табака, пота, псины, всех запахов травы, цветов, прелых листьев, мокрой коры деревьев – всего-всего, что может окружать это грандиозное понятие "охота".

Но время шло, Василий Палыч сначала иногда, а потом все чаще и чаще разрешал сыну почистить и помазать холодное и "вспотевшее", попав из зимнего леса в тепло дома ружье.

Ружье казалось Сережке удивительной машиной, которая может "творить в лесу чудеса". Он был уверен, что многое зависит не только от самого охотника и таланта мастеров, сделавших ружье, но и от того, в чьих руках находится шомпол и промасленная тряпка. Серега старался не оставить ни одного миллиметра непрочищенным и немазаным, и, не дай Бог, нечаянно стукнуть ружьем об ножку кухонного стола или об пол, или забыть снять с "боевого". Вдобавок, все это находилось под строгим контролем отца и за допущенную оплошность летел тяжелый подзатыльник. Обихаживать ружье, выносить собакам и чистить у них, зимой помогать отцу смолить паяльной лампой лыжи, а летом принимать участие в выпутывании рыбы из сетей, развешенных между деревьями в саду – стало Серегиной обязанностью. Не все он выполнял с удовольствием, но эти дела были частью одного большого понятия "охота", и, по сравнению со школой или огородом, казались намного интересней. А однажды вечером отец объявил, что утром возьмет его с собой на "открытие". Что такое "открытие" Серега знал, не понимая одного, почему "открытие", если охотятся весь год. Но ведь это не главное, и всю ночь в ожидании звонка будильника пацан, ни на секунду не заснув, представлял, как оно может выглядеть. Оказалось все намного круче, чем Серега мог себе представить.

Было еще совсем темно, когда они пришли на берег. Кругом слышались голоса, мерцали огоньки сигарет, то и дело из темноты подходили новые и новые охотники, а, поздоровавшись, уходили в камыши на места. Пришло много охотников, а когда стало светло, Серега понял, что их еще больше. Одиночные выстрелы и дуплеты, учащавшиеся в процессе рассвета, переросли в непрерывную канонаду. Очумевшие от такого утки, как бешеные, носились над водой, а по ним стрелял, казалось бы, каждый куст. Василий Палыч не жег зря патронов и, сделав четыре выстрела, сбил три крякухи. По чиркам, черным и прочей бяке он не стрелял.

Серега был как во сне. Когда все закончилось, охотники, сойдясь у костра, выпивали и рассказывали истории и никто не прогонял его, говоря, "мол, накурено". Иногда звучали истории про охоту с собакой в лесу, и многие, перебивая рассказчиков, вскрикивали: "Вот так!", или "Хрен угадаешь!", или "У него сто дорог", но Серега не мог понять, про охоту на какого зверя идет речь. А самым оглушительным впечатлением было то, что один из охотников, расставив на бугорке ряд пустых бутылок, подозвал его к себе и, придерживая ружье, позволил стрелять по ним. Серега сделал шесть выстрелов. После каждого выстрела от бутылок летели брызги, а стрелка отшвыривало в сторону, и если б ружье не придерживали, оно наверняка бы вылетело у мальчишки из рук. Недели две Серега с удовольствием разглядывал свое сине-коричневое плечо, и несколько месяцев его ни на секунду не покидали те ощущения выстрелов и разлетающегося вдребезги стекла. Серега часто видел охотничьи трофеи отца: лис, зайцев, ондатр, уток, тетеревов, а иногда и барсука. Но зайцев, уток и тетеревов на обеденном столе можно было встретить нечасто. А вот вареный язык, жареную печенку или котлеты он ел постоянно. Холодильник забит мясом, в погребе все заставлено банками с тушенкой и бачками с солониной, и, понимая, что родители не столько получают зарплаты, чтобы в доме было так много мяса, Сережка однажды спросил об этом у матери, на что получил исчерпывающий ответ: "В колхозе для своих работников, режут скотину и продают мясо значительно дешевле, вот отец и берет на всю зарплату". Но ситуация стала проясняться, когда однажды, в конце зимы, белым днем, прямо по селу, поломав заборы в огородах, пробежали два лося, преследуемые гончей собакой.

На следущий день на уроке географии школьники обсуждали этот случай со своей учительницей. Та объясняла, что есть такие нехорошие охотники – браконьеры, и на протяжение всего рассказа не сводила с Сереги глаз, как будто все это она говорила только ему. По мере того, как Сережка соображал что к чему, ему все больше и больше становилось стыдно, неприятно и даже страшно, что его, Серегин отец, совсем не охотник, а ужасный браконьер. Вдобавок ко всему, мальчишки из старших классов нет-нет да и стали называть его сыном браконьера, а то и браконьером.

А однажды на уроке физкультуры, катаясь на лыжах по зимнему лесу, Серега сам, не заметив того, ушел по заячьему следу. Когда он вернулся к классу, физрук громко и с какой-то желчью в голосе спросил: "Ну что, браконьер?" Все было понятно. Все люди – нормальные и хорошие, но есть очень плохие, и вообще даже не люди – браконьеры. Высказать все это дома Серега не осмелился, а выразил свой протест тем, что не стал есть мясо в супе. Мать, не понимая, удивилась этому, но на второе предложили котлеты, и Серега не смог от них отказаться, уж очень они были красивые и вкусные. А более всего обидно то, что все это еще и от него, от Сереги, скрывают. "Могли бы и правду сказать, все равно знаю. Боятся, что проболтаюсь. Ну и козлы!" – негодовал он.

Все стало явным само по себе.

Как-то летом мать попросила Сережку "нырнуть" в погреб и достать пару кусков мяса из бачка. Он нырнул и, увидев, что мясо испортилось, сообщил об этом. Мать очень сожалела, и Серега успокоил ее: "Не расстраивайся, отец на охоту сходит – еще принесет". Мать испуганно зыркнула на Серегу, но ничего не сказала. Вечером пьяный Василий Палыч, обняв сына, спросил: "Так ты все знаешь?"

– Знаю, – отвечал тот.

– Откуда?

– Сам понял, откуда столько мяса, – глядя отцу в глаза, говорил Серега.

– И в лес со мной пойдешь? – с пристрастием спрашивал Наумов.

– Пойду.

– И что, пойдешь? И за ногу держать будешь?

– А чего такого! – отвечал отцу сын.

Пьяный Василий обалдел от всего этого. Эмоции хлынули через край.

– Ты знаешь?!! Знаешь?!! Сотни, десятки сотен, огромные стада. Ни в одном колхозе столько нет, сколько я перебил этими руками, и все для тебя, чтоб вам жилось лучше, но главное – язык, главное – язык, главное – язык, – пробормотал, засыпая, Наумов.

Но ничего с того дня не изменилось, Василий так и не приобщил сына к охоте – было еще рано. Ребенок с огнестрельным оружием – это опасно. А Серега ждал и ждал того дня, когда он подойдет и будет держать за ногу. Ну и насрать на всех. Пусть будут называть его браконьером, пусть браконьер, но лишь бы в том таинственном облаке, называемом охота. И все же, теперь Серега был в курсе событий, и, если отец приходил с охоты без рюкзака, он знал, что "сообразили" и рюкзак с мясом ждет сумерек где-нибудь на подходах к селу. А когда отец, приняв "с устатку" ужинал, можно было расспросить его об охоте, и тот рассказывал долго и все до мельчайших подробностей. И никто не прогонял его с кухни, когда "накурено", и обо всем говорили в открытую. Так постепенно Сережка постигал теорию охоты. Он уже знал, что язык и губа принадлежат охотнику, непосредственно убившему лося, убить кабана считается круче, чем лося, а самые крутые охотники стреляют зверя в шею и не боятся промазать.

Но однажды был конфуз. Что значит "главное – язык" Серега понимал двояко. Или главное – самому убить зверя и ты заберешь себе язык, или держать язык за зубами и не трепаться. А его приятель Женька Гарцев, с кем они от темна и до темна пропадали на рыбалке, был сыном друга Василия Палыча, с которым те часто вместе охотились. И когда Женька затеял спор, чьи собаки лучше – Наумовские гончие или Гарцевские лайки, доказывая, что с гончими охотятся только на зайцев и лис, Серега не удержался и выпалил: "Да на лосей и кабанов они охотятся, а не на зайцев с белками!" Тот был в шоке, и Серега понял по его застывшему виду, что и в Женькиной голове укладываются по полочкам все ранее существовавшие подозрения.

– Да-а? – протянул он. – А я-то думаю, чего такое?

Обсудив такое дело, Серега взял с Женьки обещание дома не говорить об этом. Но Женька чего-то трепанул, и через пару дней Серега держал ответ перед отцом. Но что Бог делает – все к лучшему.

И вот однажды свершилось. Стояла жаркая вторая декада апреля. Василий Палыч в районе обеда пришел домой и скомандовал сыну: "Собирайся, на болото пойдем". Они вместе одевались, мать собирала рюкзак. Вдруг Серега увидел, что у двери стоят два ружья, на полу лежит отцовский патронташ, а второй патронташ тот набивает патронами. Серегу затрясло от такой догадки. Все, дождался – мелькнуло у него в голове, и дальше целые сутки сказочного сна. Как во сне, он смотрел на сияющего Женьку, тоже с двустволкой и в патронташе, вместе со своим отцом поджидавших Наумовых на краю села. Как во сне, они с Женькой палили по уткам, сбив по одному чирку, при этом истратив по двадцать четыре патрона. И, как во сне, звучали слова поддатого Женькиного отца, сказанные ночью у костра:

– Думаю я, Василий, пора пацанам ружья доверить, пусть ходят самостоятельно; уток, тетеревов стреляют, пушнину добывают.

Как ледяной водой, обдали слова Наумова – мол, рано еще, школа, возраст и всякая другая ерунда, но Серега нутром чуял – все, дождался.

Сначала редко, но потом все чаще и чаще Серегу стали одного с ружьем выпускать в лес. За тройку в дневнике, или невыполнение плана в огороде, или еще за какие-нибудь провинности выносилось единственное и самое страшное наказание – ружье. Поэтому приходилось успевать везде.

Ходил один, и с Женькой, и со взрослыми мужиками, с прикольным мужиком Степанычем. Сложилось так, что у Серегиного и Женькиного приятеля, Саньки Кузнецова, дядька был охотником и тоже приобщил племянника к охоте.

Теперь троица дружила и в школе, и в лесу. Всему учились на практике. Ходили в лес по выходным и после школы, иногда ради этого загибая уроки. Стреляли зайцев, лис, белок, куниц, копали с лайками на речке норок и хорей, ловили на болотах капканами и вершами ондатр, научились выделывать шкурки. Сидели дождливыми осенними ночами на барсучьих норах или лазили по болотинам с собаками в поисках енотов. Овсы. Первый снег. Не раз уходили так далеко от дома, что приходилось ночевать у костра в тридцатиградусный мороз. Стреляли клубки щук в нерест, ставили сети круглый год, таскали домой уток, гусей, тетеревов и прочую живность. На мех был спрос, и у пацанов появились личные деньги, и неплохие деньги, вырученные за шкурки и барсучье сало, что покупали местные и приезжие. Колотили лосей и кабанов, обижаясь на то, что столько мяса не нужно, сколько бы хотелось поохотиться. Охота для них стала жизнью. Ну а мясо с пушниной были второстепенны. Заводили, натаскивали и губили собак, и снова заводили и натаскивали. Также, как все, ходили на танцы, гуляли с девчонками, но в любой компании светскую беседу нагло перебивали свежими охотничьими историями, наполовину состоявшими из охотничьих терминов и жаргонизмов. Все слушали, не понимая, о чем так возбужденно беседуют эти трое. Кто-то считал их невоспитанными, кто наглыми, кто ненормальными, но если дело доходило до драк, эта троица была дружнее других, и по башке получали многие. Отгуляв по полной программе танцы, уже под утро расходились по домам, но не ложились спать, как все, а переодевались, брали собак и уходили в лес. И уже вскоре "пацанов" в лесу стали воспринимать всерьез даже самые опытные охотники.

Умер Строганов. На похоронах было много его друзей. Они шли за гробом с зачехленными ружьями. Когда опускали гроб, охотники сделали три залпа в воздух и бросили стреляные гильзы в могилу.

Серега окончил школу и поступил в институт, а Женька с Сашкой, немного поработав в колхозе, ушли в армию. Но Серега учился только во время сессии, а весь семестр ему это было некогда делать – охота. Да и Санька, пока служил в армии, наловил всему начальству ондатровых шапок, а Женька оба года только и делал, что вязал сети да ловил с командирами рыбу, почему и тот и другой часто приезжали на побывку.

Отслужив, Женька и Сашка вернулись в родное село, устроились на кое-какую работу, женились. Серега доучивался, завел много новых друзей во всех уголках страны, помотался по гостям, поохотился в разных местах и с разными людьми, но, получив диплом, вернулся на родину, закинул его в "дальний ящик", и жил на деньги, полученные за посреднические услуги при случайных коммерческих сделках, то есть, кое-как. В один из рывков ухитрился купить "Ниву" и теперь охотились даже там, куда пешком не дойти.

Умер Василий Палыч. На похоронах стреляли.

Серега женился и с горем пополам содержал семью.

Шли годы, росли дети, даже лес и тот изменился. Где был большой – стали вырубки, где были вырубки – большой, где были поля – выросли мелятники. Климат стал более теплый, речки обмелели, лесные пруды пересохли, торфоболото сгорело. Зверь шел другими маршрутами и приходилось изощряться, придумывая все новые и новые действия охоты, каких не было раньше, когда он был в "каждом кусте". Многие из тех охотников, кто что-то умел в 80-90-х, в начале 2000-х уже сами не подозревая этого, почти не могли ничего, а если вдруг и убивали, то на великую дурнину, что, естественно, не делало им чести. Как только не стало возможности таскать мясо, многие совсем забросили охоту. Другие же, независимо ни от каких обстоятельств, ходили. Держали собачку, хотя им впору было лишь прокормиться самим. Гоняли зайцев или, не имея средств содержать собаку, просто тропили. Третьи один раз весной и один раз осенью выбирались пострелять по уткам. И все с грустью вспоминали "те времена", мечтая хотя бы еще разок "попасть на мясо".

Но появилось новое поколение охотников. Это были материально обеспеченные горожане, зачастую родом из этих краев, выбравшие себе охоту как хобби. На технике, имея снегоходы, нарезное оружие, деньги на отмазку и прочие причиндалы, недоступные нищим деревенским мужикам, они вели себя в любом месте дерзко и свободно. Деревенских они ничем не обижали и даже иногда брали себе в проводники, напоив после охоты досыта водкой и подарив пачку-другую патронов. Всех все устраивало. Замеченным было и то, что местного зверя уже не существовало совсем, а проходной, оставшийся здесь на одну-две дневки, обязательно угонялся или убивался теми, другими или третьими, так как никого не оставлял равнодушным свежий лосиный след. Зверя становилось все меньше и меньше.

"Пацанам" перевалило за тридцать и они смотрели на жизнь уже более практично и строго. Серега, Женька, Сашка и Степаныч Гурьев, не успокоившийся даже на восьмом десятке и примкнувший к молодым, охотились и убивали значительно чаще, чем другие.

Но все охотники разные. Женька много не говорил, не создавал суеты, не делал лишних движений и выстрелов. Он даже мог позволить себе идти по лесу, перекинув ремень ружья через голову, будучи уверенным, что если зверь мелькнет на раз, он успеет стрельнуть на два.

Санька, баламут, от которого на охоте было больше вреда, чем пользы – душа компании: вечно придуряясь и веселя своих друзей, "когда не до смеха", он, видимо понял свою несостоятельность в охоте, и, желая хоть чем-то приносить пользу коллективу, первым брался за любое дело, будь то сноситься на ручей за водой, развести костер, почистить картошку или подкачать колесо у машины.

Серега больше других проводил время в лесу и относился к охоте не меньше, чем фанатично. Так однажды, он перед тем, не спав сутки (тоже был на охоте) бежал за легко раненным Сашкой лосем, по колено в снегу, шесть часов без остановок и, догнав или загнав, добил его в таком месте, где встретившийся случайно в лесу мужик даже не слышал названия их села. Серега много охотился и с годами постиг науку охоты настолько, что мог на заказ пойти и добыть ту или иную зверюшку. Как-то раз, по пьяни поспорив, "что убьет завтра лося", целый следущий день крался по следу, и не в своем лесу, а в чужой стороне, в заказнике, где "под каждым деревом егерь", и убил, и смог его вывезти. Хвастаясь, он говорил: "Если я и зверь оказались в одном квартале – у него нет шансов". И это было так. Но он не жадничал, и охотился ради охоты.

Помотавшись в студенческие годы, Серега видел много охотников. На языке они все были мастера, но когда доходило до дела, вдруг появлялось одно маленькое обстоятельство, позволявшие зверю уйти. Настоящий охотник тот, считал Серега, кто может один, а еще круче – без собаки и ружья, уйти в лес и вернуться с добычей. А тех, кто лишь смог несколько раз на коллективных охотах убить зверя или не воспитал ни одной путной собаки, Серега вообще к охотникам не относил. Хорошие охотники встречались один на тысячу. Их Серега уважал, а на всех остальных "улыбался".

Константин Степаныч Гурьев был старый, но он по-прежнему не мог без охоты, а ходить или, когда есть бензин, ездить с такими парнями, умевшими охотиться, и всегда державшими хороших собак, было одно удовольствие.

Молодежь уважала Степаныча как опытного охотника, за что прощала ему физическую слабость, стараясь предоставить самое легкое место в их тяжелой работе.

Часть 3. ЧИНГАР.

В начале августа уже не так жарко, не так много комаров, и трава, умирая на корню, становится не такой густой и высокой, какой была в середине июля.

Собака гнала без сколов и перемолчек. Лось мелькал между деревьев, несясь во весь опор. Санька Кузнецов долго мотал ружьем, ловя зверя на мушку и, наконец, сделал дуплет. Лось "умелькал" дальше. Санька сначала бросился за ним, но, пробежав два-три метра, резко остановился, перезарядил ружье, опять побежал, снова встал, прислушиваясь к удаляющемуся гону. Он тщетно ходил туда-сюда вдоль лосиного следа, пытаясь найти хоть мизерную капельку крови. Рядом крикнули. Санька откликнулся. Подошли вместе Степаныч и Женька. Собаку уже не было слышно.

– Ну что, Сашок, мазанул? – спокойно спросил Степаныч.

– Мужики, сам не знаю как, вроде хорошо стрелял то. Эх, козел я драный. Ну что за непруха?! – заикаясь от обиды, чуть не плача, бросил кепку об землю Саня.

– Сейчас Наум подойдет, он тебе даст непруху, – серьезно сказал Женька. – Откуда стрелял-то?

– Да вон от той елки, рядом. Чего там, рядом. Как промазал? Не знаю, – виноватый Саня показывал на елку метрах в тридцати. – Ни кровинки, ни шерстинки.

– Что разорались, как не в лесу, – по следу подходил Серега.

– Не говори хоть, что от елки стрелял, – шепнул Степаныч.

– Ну чего, Кузнечик, опять обосрался? – еще издали начал Серега.

– Сеня, не знаю, как так получилось. И целился хорошо и не спешил.

– Вешайся, – Серега бросил в Кузнечика поводок, – "не спешил". Дуплет был. Где ты слышал, чтоб по черту дуплетом стреляли. Всегда с расстановкой, а ты бельма вытаращил и лупанул в белый свет, с перепугу, как будто…а, – махнув рукой, Серега кончил орать, плюнул.

Степаныч с Женькой стояли молча, даже несколько виновато, и лишь изредка поглядывали на Кузнечика.

– Короче, Саня, мне твои выходки надоели. Домой приходим, ставишь литр водки и ведро пива, в следущий раз не промажешь, – уже спокойней сказал Серега. – Я там, в загоне, жопа в мыле, зверя ищу, а он тут мажет.

Степаныч с Женькой одобрили такой ход.

– Проставлюсь, мужики, без базара. Я ведь не специально мазанул-то, – тоже обрадовавшись такому исходу, заговорил Саня.

– Надо собаку ждать, часа четыре не бросит. Уж не побежим догонять-то, да? – глядя на Степаныча, сказал Серега.

– Я-то уж точно не догоню, – усмехнулся Степаныч. – Давай, ребятки, костерок разведем, перекусим, чайку попьем, – говорил он, снимая рюкзак.

– Зверь какой стал – с подъема не постоит и бежит – не крутнется, все прямиком. Раньше такое не часто бывало.

Сняв рюкзаки и приставив ружья к деревьям, все вместе разводили костер.

– Сейчас мазать – преступление. Не восемьдесят пятый год, – сказал Женька. – Зверя все меньше и меньше. Сань, сходи на ручей за водой.

Сашка достал из рюкзаков два закопченных, помятых солдатских котелка и пошел в глубь леса.

– Ружье-то возьми, а то мало ли там крокодил какой вылезет, – посоветовал Степаныч.

Санька вернулся, взял ружье и ушел.

– У нас так: один воду набирает, а мимо табун кабанов трык-трык метрах в пяти от него, а ружья-то нет. Прибежал, глаза по рублю. А что уж! Так и не смогли мы их поймать. Ох, мужики его тогда и крыли, – поправляя костер, рассказывал Степаныч.

Вернулся Сашка, повесили котелки над костром, достали провизию. Собрались в кружок за общий "стол" из рюкзаков.

– Берите колбаску, мужики, краковская, – предлагал виноватый Сашка.

– Краковская, – взял кусок колбасы, передразнив его Серега, – уже бы ободрали.

– Уже бы требуху вынимали, – жуя, добавил Женька.

– Да, мужики, у меня мяса дома только что тушенки пара банок осталась. Надо убивать срочно, ходить почаще, – заваривая чай, говорил Кузнечик.

Стенаныч, Женька и Серега захохотали, а Саня удивленно смотрел то на одного, то на другого. Пили чай, кто из пластмассовых кружек, кто из крышки от котелка.

– Эх, Саня. Сколько лет вместе ходим, с детства в лесу торчишь, всю жизнь с мясом, а вечно у тебя то понос то золотуха. То с предохранителя снять забудешь, то не на тот курок нажмешь, то стрельнуть не успеешь. Хоть бы раз убил, – бросая пустую кружку на "стол" и, разваливаясь на траве, брюзжал Серега.

– Как хоть бы раз убил?! – завизжал от обиды Кузнечик. – А кто тогда у Ганиной могилы быка здоровенного заранил, не я? А в "мутонках" кабана кто завалил, не я что ли? Да и вообще я много раз сам убивал.

– Ха, быка здоровенного заранил с десяти шагов, только что по кишкам попасть смог один раз. Целый день потом за ним бегали, а если б он не крутнулся на Женьку, так бы может и не добрали. А кабана в "мутонках" уж дохлого, поди, стрелял, в нем моих четыре пули нашли. Так ведь? – со смехом уточнял Серега.

Степаныч с Женькой улыбались.

– Вот давай, – Серега вскочил с земли и оторвал от бумаги из-под еды два клочка размером с ладонь. – Иди вешай недалеко друг от друга. Метров за тридцать, поди, не дальше, сегодня лося стрелял, дальше-то и не увидишь. Будешь стрелять быстро, как по зверю. Попадешь – я за тебя вечером проставлюсь, а не попадешь – еще пузырь добавишь.

– Давай, – вскочил Санька. – Это по зверю могу промазать, а по мишени то я попаду.

Мужики снова засмеялись.

– Стрельнуть-то надо, собачку поманить, – поддержал Степаныч.

Санька метрах в тридцати развешивал мишени.

– Вешай, чтоб за мишенью дерево толстое было, – подсказал Женька.

Саня от костра быстро стрельнул по обеим мишеням, но они даже не шелохнулись.

– Да так пьяные напьемся, – засмеялся Степаныч.

Сашка пошел к мишеням, а Серега стал манить собаку: "Вот-вот-вот-вот-вот".

– На пять сантиметров выше, – кричал от мишеней Саня. – Не верите? Идите, смотрите. Не верите? Идите, смотрите, обе пули в деревьях, вот на столечко повыше, – тараторил он, показывая пальцами разницу.

– Пять сантиметров плюс пять сантиметров получается пол-литра, – смеялся Женька.

– Это меня Бог наказывает, – вздохнул Саня. – Я ведь это ружье как купил? Поехал в город. Мы с женой накануне ездили, ей пальто присмотрели, а денег не хватило. Ну, пальто отложили, ей на работу было, а у меня выходной. Занял денег, поехал. Приехал – магазин еще закрыт. Пойду, думаю, кружечку пивка выпью. В пивнухе кореша одного повстречал – мы с ним на шоферов вместе учились. Трали-вали, он и говорит: "Есть, мол, того, классная нелегалочка". Вот я вместо пальто жене ружье привез. Она так обрадовалась, что чуть мне им голову не расколола, – заканчивал Саня, разглядывая ружье. – Планка, стволы, вроде, не погнуты.

– Здравствуйте, граждане браконьеры, – к костру подошел мужчина, лет сорока пяти, с ружьем и с егерьской кокардой на кепке. Рядом с ним бежал крупный легавый кобель.

– Здорово, гражданин егерь, – спокойно ответили ему. Мужики обменялись рукопожатиями.

– Вы без собак? А то раздерутся. Привязать что ли? – кивнул головой на легавую егерь.

– У нас кобель угнал. Вот сидим ждем, – пожал плечами Серега.

– Лося что ли угнали?

– Дык да, мы ж не живодеры, птичек маленьких, беззащитных не стреляем, как некоторые "тургеневские охотники", – с гонором сказал Санька.

– Вот я у тебя сейчас документы-то проверю, да и вообще охота закрыта, – наигранно зарычал на Саньку егерь.

– Проверишь, потом из дома носа не высунешь, – отвечал Саня.

– Попей чайку, Слава, – предложил егерю Степаныч.

– Птички еще есть, а лося то, поди, последнего угнали, хоть бы солонец сделали, – говорил егерь, наливая чай.

– Мы его дома посолим, если поймаем, – заржал Женька. Все усмехнулись и задумались.

– Да, зверя не стало, не то что было раньше, – заговорил Степаныч, – да не мы, Славик, его перебили. Ну и мы, конечно, маленько, но зверь пропал резко, как волю дали – "Бураны", карабины, "Уралы"-вездеходы, чуть ли не с вертолетов стреляют. Вот так: где перебили, где разогнали. Ушел зверь в глухие, безопасные места. Городские на технике, вооруженные до зубов, приезжают охотиться, а я со своей пуколкой, по большому счету, не опасен, да и пешком много ли мы леса обойдем, не то что на технике. Мы раньше в такую даль не ходили, крутилиха, можжевеловая поляна, самое дальнее – Власов ельник – всем хватало, всегда зверь был.

– Да, так-так, – поддакивал егерь.

Мужики тоже одобрительно кивали.

Появился пятнистый гончий кобель. Бежал к костру, виляя хвостом.

– Слава, привязывай своего, а то раздерутся, – крикнул Серега и бросился к гончему с поводком.

– Ай, Чингарик, молодец, молодец. Бросил его и правильно, нам его не догнать, – приговаривал Серега, прицепляя кобеля.

– Там, на краю, ваша "Нива" стоит? – спросил егерь, держа свою собаку на поводке.

– Наша.

– Ну, вы домой что ли?

– Да нет, еще погуляем.

– Ну, давайте, я пойду ближе к дому. Смотрите аккуратней, в городе все орут: "Надо облавы устраивать, совсем в вашей стороне браконьеры оборзели". Не попадитесь, – уходил егерь.

– Мази лыжной у них не хватит поймать нас, – крикнул ему вдогонку Серега.

Все засмеялись.

Стали собираться.

По тропинке шли один за другим. Степаныч созоровал, незаметно сунув в ствол ружья впереди идущего Кузнечика сорванную ветку. Тот так и шел, ничего не заметив.

Проверили еще много леса, крупного не было и гончий поднял зайца. Мужики стояли и слушали гон.

– Эх, молодец! – причмокнул Степаныч. – Сухо, а он вон как молотит.

– Да, надо на зайцев переходить. Чего ищем? Ходим, ходим – что толку ходить, если зверя нет. Зайцы-то, они вон, точно есть, – Серега выговаривал мысли вслух.

Минуты не прошло, как он замолчал, и тут, метрах в двадцати от них, на тропинку выскочил молоденький белячишка. Заяц сидел. Охотники не шевелились. Косой послушал собаку, покрутил головой и, мелькнув еще пару раз рыжей спиной, исчез в лесу.

– Чего же не перешел? – заржал Женька.

– С завтрашнего дня, – усмехнулся ему в ответ Серега.

Он поймал гончего, идущего по следу, взял на поводок.

– Пойдем Семеновский проверим, время есть еще.

– Пошли.

Уже по темному, чуть живые, возвращались к машине. Степаныч не отставал.

В следующую пятницу Серега заряжал патроны, когда к нему зашел Сашка. Сел рядом.

– Анальгин готовишь? Пойдем завтра?

– Пойдем.

– Степаныч с Женькой не пойдут, я заходил к ним.

– Чего так?

– Женька бабу с ребятишками на рынок повезет, а у Степаныча дочка приедет.

– Пойдем вдвоем.

– Куда пойдем-то? Я Кольку Швалева видел, он говорит: Петровский, Семеновский, Болотный вчера обшарили – нет нигде ни следины, – рассказывал Саня.

– Я в четверг в Милославский лес ходил.

– Ну и чего?

– Да нету ни хрена, – отвечал Серега.

– Бензин-то есть? А то, может, куда подальше сунемся? Давай до Соколова врага на машине доедем, а там, если что, на Пчелку нырнем или к Белому камню, – предложил Сашка.

– Давай так. Тогда приходи ко мне часов где-нибудь около пяти, и от сюда поедем.

– Давай. Котелочек возьму на всякий случай, если что, чайку попить. Ну, ладно, давай, я пошел.

– Давай.

Санька ушел, а Серега, закрутив десяток подкалиберных шаров и сунув их в патронташ, стал приготавливаться к завтрашней охоте.

Утром, оставив машину в лесу, мужики пошли разными сторонами оврага, заросшего крапивой в рост человека. Обильной росы не было, но по мере продвижения через заросли, одежда охотников становилась все более и более влажной. Гончий почти сразу заработал "на месте". Немного оставалось Сереге до выстрела, как прогремел дуплет. Кобель погнал и стал быстро удаляться со слуха. Наумов вышел на след и вдруг, увидев что-то в траве, резко наклонился. На листке была маленькая темная точка. Он сорвал листок и провел по нему пальцем. Точка размазалась – кровь. Собаки не было слышно. Серега положил листок в грудной карман пиджака и крикнул. Сашка откликнулся рядом.

Он вылез из крапивы с багровым лицом, вытаращенными глазами и почему-то без кепки, держа ружье в руках.

– Ну, чего? – спокойно спросил Наумов.

– Серега, меня кабан чуть не запорол, вот такой, – показывал на уровне груди Саня. – Чудом спасся.

– Ну, так ты попал в него?

– Не знаю, я не посмотрел в горячке.

– Цепанул ты кабана, – протягивал Серега листок.

– Да, вота, заранил, – обрадованно и удивленно орал Санька, – а там нигде ни капли, всю крапиву облазил.

– Тихо, не ори, – усмехнулся Серега.

– Знаешь, Серый, он чуть меня с ног не сбил. Из крапивы вылетел прямо на меня. Я только успел отпрыгнуть и в него – "бам, бам!", два раза, – демонстрировал Саня, как все было.

– Ну, все понятно, глаза то зажмурены были, когда стрелял? – засмеялся Серега.

– Заранил ведь, сейчас добьем, – орал радостный Кузнечик. – Интересно, куда попал?

– Судя по тому, сколько крови, попал ты ему в кончик хвоста.

Докурили.

– Ладно, пошли. – Серега пошел передом, придерживаясь следа. – Сейчас километра два пройдем в ту сторону, лает – одно, не услышим – другое.

Крови на следу больше не нашли. Минут через пятнадцать навстречу им из крапивы вылез гончий.

– Молодец, Чингар, молодец, – гладил собаку Серега, тщательно ее осматривая.

– Не получил клыков-то? – помогал ему Сашка.

– Вроде все нормально: быстро вернулся, значит, кабан не ткнулся. Но и не убежал далеко, бежал бы – кобель не бросил. Наверно, Саня, доберем мы его завтра.

– Почему ты так думаешь? – внимательно слушал друга Кузнечик.

– Вот смотри: где-то здесь встал, значит, тяжело бежать-то, а попал ты ему, скорее всего, по брюху – в упор трудно промазать. Кабан шугнул кобеля – тот бросил, да и правильно. В такой крапиве "на месте" лаять – самоубийство. Завтра, после обеда, возьмем мужиков, Чингара, Женькиных лаек и сюда приедем. Воды здесь во всей округе нет, только что в этом овраге. Он, раненый, ночью пойдет к воде, да и места лучше для кабана не придумаешь – такая чепура, где-нибудь здесь ляжет. Проверим весь овраг и вокруг. Думаю – найдем.

– А если сдохнет? Собаки на дохлого не залают, – с умным видом, уточнял Санька.

– На туше кобели между собой раздерутся, грызню услышим.

– Ладно, пошли.

И взяв собаку на поводок, мужики пошли назад.

– Только я не понял. А почему после обеда? – взвыл Санька.

– Да ко мне до обеда люди должны приехать, хреновину одну привезти. Дома быть надо.

– Какую хреновину?

– Куплю – увидишь.

III

На следущий день, в районе обеда, Серега, Женька и Степаныч ездили на машине по селу в поисках Саньки.

– Лопает где-нибудь, поехали к ларьку.

Возле коммерческой палатки стоял бухой Саня с каким-то своим корешем. Рядом лежала недопитая бутылка "аперитива" и кое-какая закуска. Вытягивая руку на уровне груди, он орал: "Вот такой, прямо на меня. Я его "боть, боть!", два раза – ему хоть бы что. Кровища на обе стороны, аж вся трава красная, а кобель хвост поджал и к ногам. Не идет ни в какую".

– Слыхали, как дело-то было, – усмехнулся Серега. – Эй, "Дерсу", ты едешь или нет?

– О, мужики, уже, все – погнали, – глотнув из горла, Санька нырнул в машину

Серега сидел за рулем, Женька – справа, держа в ногах двух черных лаек. Сзади – Степаныч и Санька, целовавшийся с Чингаром.

Остановились где и вчера.

– Поводки есть? – спросил Серега, обращаясь к Степанычу с Саней. Степаныч кивнул, а Кузнечик развел руками.

– На, – протянул ему веревку Серега.

Разошлись по лесу, спустили собак. Вскоре, все три, "заорали на месте". Серега крался к собакам, Санька, с ружьем "наизготовку", выглядывал из-за толстого дуба на краю оврага, Женька крался, а Степаныч целился. Выстрел. Второй. Секунд через десять – третий.

Чингар сидел, привязанный на поводке, лайки – в стороне, отвязанные. Степаныч курил, рядом лежал кабан с перерезанной глоткой, а с трех сторон, по крапиве, к ним лезли мужики. Первым подошел Кузнечик.

– Старый конь борозды не испортит! – орал пьяный Сашка, протягивая Степанычу руку. – Попался бродяга, – бросился он к кабану, похлопал его по морде. – Ну-ка, куда я тебе засадил? – и сразу, вскакивая. – А я стою, ну думаю, сейчас опять на меня попрет.

Подошли Женька с Серегой, довольные, пожали Степанычу руку.

Возвращались к машине с рюкзаками. Санька падал с мешком, вскакивал и всю дорогу орал:

– А я стою, думаю, ну сейчас бы только на меня. Сейчас я тебе устрою.

Мужики смеялись.

Вечером у Степаныча дома все четверо бурно отмечали это дело. На столе помимо всего прочего стояла здоровенная сковорода с жареным мясом и печенкой.

– Сегодня одну штуку приобрел, завтра вечерком поедем испытывать, – похвастался Серега.

– А, ну да, чего за штука-то? – спросил Саня.

– Электроудочку, – почти шепотом и с гордостью ответил тот. – Рыбы будем брать сколько хошь.

Мужики помотали головами: "Слышали, мол, про такую, слышали".

– Вредная, правда, штука, говорят, здорово рыбу губит. На дне много дохлой остается, икру убивает, если какая уцелеет, так потом нерестится не может несколько лет, корм рыбий весь уничтожает – букашек-таракашек всяких, одним словом – ток, – объяснял Серега. – Так все ловят, они с рыбой, а мы что? Рыжие что ли?

– Сейчас жизнь такая, надо рвать что можешь, а то другие сорвут – тебе хрен достанется, – добавил Саня.

Еще вмазали. Когда Женька выпивал, на ребре его ладони открывалась татуировка "За охоту", и герб росохотрыболовсоюза – лосиные рога. Степаныч ушел в другую комнату и вернулся с гитарой.

– А ну-ка, ребятки, спойте-ка мне ту песню, "Про лосей", уж больно у вас хорошо получается.

Кто-то взял гитару, запели машиновскую "Синюю птицу". В памяти Степаныча мелькали охотничьи сцены.

На берегу неширокой реки, возле машины, накачивали резиновую лодку, доставали аккумулятор. Серега разбирал провода электроудочки.

– Главное – плюс с минусом не перепутать и сачком до массы не коснуться во время работы. Ну и, естественно, в розетку 220В не включить, тогда не сгорит, сказали, – объяснял Серега, подключаясь.

– А нас в лодке не дерябнет? – спросил Сашка.

– Руки в воду не суй – не дерябнет, – ответил Серега.

– А через лодку?

– Через лодку ни чего не будет.

Женька сел за весла, Серега с сачком впереди.

– Ну, с Богом, – Санька оттолкнул лодку от берега.

– Сеня, а если вас трясти начнет, то чего нам со Степанычем делать? – придурялся Кузнечик.

– Лезть в воду, нас спасать, – в тон ему отвечал Серега.

Степаныч стоял на берегу, с интересом наблюдая за всем происходящим.

– Ну, давай, Серый, не томи, включай свою балалайку, – заверещал Саня.

Серега нажал на кнопку, и под корнями в берегу все побелело от плотвы. Рыбу, как магнитом, тянуло к сачку со всех сторон.

– Эх, бля! – вскрикнули все почти одновременно. Серега черпал и черпал рыбу сачком, кидая ее в лодку.

– Вот это да!

– Вот так рыбалка!

– Надо же такое придумать!

– Куда же мы рыбу-то девать будем?! – слышались возгласы.

– Продавать будем! – орал Кузнечик.

В дверь позвонили. Серега в одних трусах, заспанный, открыл. За порогом стоял Сашка с трясущимися руками.

– Сеня, извини, что так рано, дай на чекушку или на бутылку, если есть, подыхаю.

Серега, не закрывая дверь, прошел на кухню, вернувшись, протянул ему деньги, и уже вдогонку крикнул:

– Не нажирайся, у Степаныча день рождения, ночью на норы поедем, фонарик подготовь.

В золотую осень обычно бывает сухо и охота чаще всего складывается неудачно. Но на норы съездить было не грех. Барсук – зверь непредсказуемый, и от него можно ожидать что угодно и в любую погоду.

Как и планировалось, ночью мужики уехали на норы.

У костра на краю леса копошились Степаныч и поддатый Саня. Невдалеке стояла "Нива", были привязаны Чингар и две черные лайки. Степаныч раскладывал "стол", а Санька таскал к костру дрова. Из темноты леса подошли Серега и Женька с ружьями на плечах и фонарями в руках.

– Вышел барсук, норы чищенные. На выкидке выходной след крупный, и чистка прямо сегодняшняя, и охотников не было – затычки песком завалены, – наперебой рассказывали они возбужденно.

– Заткнули норы-то? – важно спросил Сашка.

– Нет, не заткнули, покой же хрен мы туда ходили, – огрызнулся на него Женька.

– Давай, Степаныч, наливай, – и все расположились вокруг костра.

– Сколько ж тебе Степаныч стукнуло? – со стопкой в руке спросил Саня. – Сколько себя помню, ты все на охоту ходишь, ведь тебе уже порядочно годков-то.

– По паспорту семьдесят девять, а на самом деле семьдесят четыре сегодня вот, – отвечал Степаныч.

– Это как это? – заинтересовался Женька.

– Да после войны бардак был, документы на меня все сгорели, вот я себе пяток годков и приписал. Зато на пенсию молодым пошел, – серьезно отвечал Степаныч. – Ну, давайте, ребята!

– С днем рождения!

– Еще столько тебе прожить!

– Здоровья, удачи тебе, Степаныч!

Чокнулись, выпили, закуски было завались.

Степаныч заговорил: "Вот так, осень, зима, весна – рыба на нерест, лето – зверька побольше, на овсах кабанчика покараулить, потом на норы, а там глядишь – и первая пороша, а там опять весна. Так жизнь и пролетела в лесу. Детей, правда, слава Богу, с женой покойной вырастили, определили – живут хорошо. И я жил хорошо, зарабатывал много. А что в этой жизни веселого видел? Только что как дети росли, да на охоте сердечко поекает, да коли собачка полает, стрельнешь хорошо. А нет, ребятишки, в этой жизни ничего веселей оказывается, повезло нам с вами с охотой-то. Вот так подумаю, если б не знал этого, что за жизнь бы была. Посмотришь на тех, кто в лес не ходит, с работы придут – сидят за столиком – домино гоняют или выжрут по стакану и правительство ругают – политики хреновы, – плюнул он в сторону. – Или в огороде целый вечер вокруг одной грядки ходят – пуще от того больше на ней вырастет. Тоска смотреть-то. Тут по быстрому вскопал или полил, ружьишко уже наготове лежит, и бегом в лес, хоть на часок, на два.

Закончив, Степаныч взялся за бутылку. Мужики одновременно одобрительно взревели.

– Молодец, Степаныч, ты самый лучший охотник, – заорал Женька.

– Степаныч, ты бы знал, как мы все тебя уважаем, – Серега.

– Степаныч, ты – золото, – полез к нему целоваться уже пьяный Сашка. – А помнишь, как я под твоей шляпой птичку ловил? У ты, рысь уссурийская, да ладно, дело прошлое.

Его перебил Серега.

– Ну, давайте, твое здоровье, Степаныч!

Все взяли стопки, чокнулись и выпили.

После этой стопки Санька окончательно окосел и, бросив недокуренную сигарету в костер, отполз в сторону на приготовленную, заранее фуфайку спать.

– Я с лайками помногу пушнины добывал раньше, когда на нее спрос был. А сейчас по дешевке отдавать жалко, а хорошо не продашь. Две-три норки, куничку да пару-тройку хорей за день брал, а то пару енотов да еще чего-нибудь. Выдр, бобров. По деньгам это выходило – начальство в месяц столько не зарабатывало, – рассказывал Женька.

Серега поглядел на еще темное небо, на часы.

– Пора собираться.

Кузнечика разбудили. Он, еще не протрезвевший, застегивал на поясе патронташ.

– Налейте писят грамм-то, – попросил он.

– Нечего, нечего, с нор придем – похмелишься, а то будешь там пьяный кашлять, да пердеть – все зверье разбежится, – брюзжал Серега.

Стояли на норах, держа ружья у пояса, метрах в пяти-семи друг от друга. Светало. Лайки крутились вокруг "барсучьего города", Чингара не было. Уже стало почти светло, когда вдали заорал гончий и потянул к норам. Лайки бросились навстречу гону и взревели "на глаз". Барсук, как шар, выкатился на Саньку, стоявшего у крайней норы. Лайки по очереди и одновременно с лаем нападали на него, хватая за зад.

– Осторожней собак! – заорал Серега.

Земля брызнула рядом с барсуком от Сашкиных зарядов. Зверь покатил дальше. Одним выстрелом Женька размозжил ему голову. Отняв добычу у лаек и похвалив их, он закинул барсука на поваленное дерево метрах в двух от земли. С голосом по следу прилетел гончий. Все сошлись у Женьки.

– Ну, чего, растыкаем и пошли дальше водку пьянствовать? – предложил Серега. – Не будем больше охотиться?

Растыкали норы. Выходили из леса к костру. Женька тащил барсука, лайки бежали рядом. Саня вместе с Серегой и сзади Степаныч. Серега вел гончего на поводке, а Кузнечик возмущался в его сторону.

– Чего ты орешь под руку, я что "первый раз замужем", не знаю что ли? "Осторожней, осторожней".

Пришли к костру.

– Жень, обдирай сразу, а я потом чистыми руками сало сниму, – предложил Серега. Тот кивнул.

Женька уже наполовину ободрал барсука, подвесив его за заднюю лапу к толстой ветке, когда невдалеке показался "Джип", приближавшийся к ним. Машина остановилась рядом с костром. В ней сидело четверо экипированных "по полной программе" охотников. Не выходя из машины, через открытое окно толстый и в очках важно произнес:

– Здорово, мужики. О, енотовидную собаку завалили, повезло вам, поздравляю.

– Леопарда верхневолжского, – буркнул Саня.

Мужики усмехнулись.

– А где тут крупного зверя искать посоветуете? Где может лежать? – продолжал толстый.

– Да мы сами не местные, первый раз приехали, – нехотя ответил Серега. А Санька в этот момент буркнул:

– Если на ферме посмотреть.

– А с электроудочкой поймаем чего, есть рыба? – не унимался очкарик.

– Мы рыбалкой не занимаемся. Вон река-то, попробуй, – сухо ответил Серега.

Толстый, поняв, что здесь ничего не добьется, завел двигатель и "Джип" поехал дальше.

– Сам ты собака енотовидная, – усмехнулся Женька.

– Петухи гамбургские, – заорал вслед "Джипу" Кузнечик.

– Саня, а чего ты вчера по пьяни плел, что какую-то птичку вы со Степанычем ловили? – вспомнив, спросил Серега.

Степаныч засмеялся, а Саня смущенно отмахнулся:

– Да ладно.

– Да расскажи, – просил Серега.

Саня долго отговаривался, а потом махнул рукой:

– Наливай.

Выпили, закусывали. Серега поторопил.

– Ну, давай, рассказывай.

– Только никому не треплите и не смейтесь, – начал свой рассказ Сашка.

– Мне лет десять было. Ездил я на Старое русло ондатр ловить на велике, а Степаныч там кротов ловил. Так вот, я проеду, всех кротов у него вытащу, обдеру, а тушки назад в кротоловки рассую. Степаныч, а как ты вычислил, что это я? – обратился к Степанычу Сашка.

– А я у пастухов спросил: " Не видели ли кого?" А они говорят: " Здесь только ты, да Кузнецов пацан лазите, больше никого не бывает", – усмехаясь, ответил Степаныч.

– Ну вот, – покачав головой, продолжил Санька, – еду я как-то раз на велике по тропинке лесом еще туда, смотрю – Степаныч сидит на бревнышке, курит. Я ему: "Здорово, дядя Костя", он мне: "Здорово, Сашок". Я ему: "Как кроты-то, ловятся?", а он мне: "Ловятся, Сашок, да вот беда, кроты-то пошли пьяницы – шкурки пропивать стали". Ну, я в душе-то смеюсь и поехал дальше. Капканы проверил, еду назад. Смотрю – опять Степаныч сидит на бревнышке, а рядом на тропинке шляпа его лежит. Вот он мне и говорит: "Сашок, иди быстрей сюда. У тебя брат-то чучела делает?" А у меня брат старший, Вовка, чучела делал. Ну, я говорю: "Делает", а он: "Саша, птичку поймал – красоты невиданной, под шляпой она. Давай на счет три – я шляпу поднимаю, а ты хватай".

Мужики с интересом слушали, Степаныч улыбался.

– Ну вот, давай, раз, два, три, – показывал, как все было Саня. – Хватаю, а там…Фу, бля, – Саня посмотрел на свои ладони с растопыренными пальцами и плюнул в сторону. – А он сидит, – кивнул Сашка на Степаныча, – усмехается и твердит: "Не воруй, не воруй". У ты, рысь уссурийская, я до сих пор фарш месить не могу, – заканчивал под общий гогот Санька и заржал сам.

Всю осень не было крупного, и мужики с нетерпением ждали первого снега. Они надеялись на то, что по снегу, где-нибудь далеко, охотники толкнут зверя и после нескольких таких толчков, он прибежит в их лес. Снег должен был быть со дня на день. И как-то поздно вечером, Серега открыл дверь – на пороге стоял взволнованный Женька.

– Здорово, видал чего на улице творится? Пороша.

Серега прямо в чем был, выскочил на улицу.

– Класс! Сейчас оденусь, пойдем к Степанычу с Кузнечиком сходим.

Кузнечик попался им навстречу.

– Погодка, а? А я вас ищу. Ну, чего пойдем завтра? – еще издали заорал Санька.

Степаныч прогуливался под фонарем возле дома.

– Саня, гляди, у Степаныча правое плечо на сколько выше левого, – шепнул Серега.

– Точно. Это почему? – удивился тот.

– Потаскай три с лишним килограмма всю жизнь на одном плече.

– Ни фига себе, ну-ка, а у меня? – Кузнечик забежал вперед.

– А у тебя левое, – засмеялся Серега.

– Как так? – обернулся Саня.

– Помаши всю жизнь стаканом, – опередив Наумова заржал Женька.

Подошли к Степанычу.

– А я думаю, куда орлы мои пропали?

Поздоровались за руку.

Серега вылез из загона на Женькин номер.

– Ну, чего и здесь пусто? – спросил Женька.

– Глухо, – ответил тот.

– А кобель зайца что ли добирает?

– Да.

Серега свистнул, подошли Степаныч и Сашка.

– Серый, а кобель, вроде, "на месте" лаял? – сразу же спросил Саня.

– Да ладно "на месте", на заячьих жировках облаивался. Пойдем потихоньку, сейчас бросит – догонит.

Уже смеркалось, когда возвращались домой.

– Не было никогда такого, чтоб по первому снегу не то, что зверя, следа не нашли. А проверили-то сколько леса, – с грустью говорил Степаныч.

– Скоро придется поросенка заводить или двух сразу, – с иронией сказал Саня.

– А заметили, лисы совсем мало стало? – произнес мысли вслух Серега.

– Да, да, кое-где следочек, куда подевалась? – поддакнул Степаныч. – Может, мор какой?

– Ага, мор, слыхал, Кирзуха младший рассказывал, - усмехнулся Женька, - прошлую зиму, говорит, в маскхалате полдня к лисе полз по полю, уже, говорит, метров шестьдесят осталось, вот-вот стреляю, вдруг, откуда ни возьмись, сам ничего не понял, "Буран" импортный – "Ямаха" или типа того вылетает, к лисе, ее хлесь – та и прыгнуть не успела – готова. Говорит, я поднялся из снега, этот на "Ямахе" меня увидел, бросил лису, вроде, как мне подачку, и упылил, а у самого к багажнику их штук семь, лис-то, уже привязано. Говорят, они ее догоняют на раз, та аж падает, лапы к верху со страха, прямо "Бураном" давят. Вот тебе и мор, – заканчивал Женька.

– Нам бы такую "Ямаху",– вздохнул Сашка.

– Ну, с твоей зарплатой, Саня, лет тридцать тебе копить придется, – усмехнулся Серега.

Что ж за охота такая, вот радости-то зверюшку беспомощную в упор застрелить, или шкурки им больно нужны?– удивился Степаныч.

В ответ ему психанул Серега:

– Какие шкурки, Степаныч, кто на таких машинах катается, у того денег – целый зверсовхоз купят, если надо. Это у них развлечение такое!

Степаныч возмущался:

– Я понимаю, на охоте найти, где зверек лежит, какая погодка, ветер откуда, время какое, угадай его, обхитри, да подкрадись незамеченным, стрельнуть умудрись через кусты – то, или с собачкой в паре сработай – искусство – а то, колесами давить.

Его поддержал Женька:

– У них денег до хрена, патроны рюкзаками покупают, надрочатся в тире по тарелкам стрелять, приедут – всех уток перебьют, охотниками себя чувствуют, гордые. Друг друга поздравляют "с полем", руки жмут, как будто и впрямь чего-то из себя представляют. Ну, подошел ты к глухарю – молодец, а зачем стрелять-то, в упор, по такой птице, по сидячей.

– Они с карабинов своих, за двести метров стаю тетеревов, всю до последнего расстреливают, с оптикой-то. – добавил Серега.

Снова поддержал разговор Женька: "Я вообще считаю, с нарезным оружием беспонтово охотиться. За двести-триста метров отстреляются по черту или кабану, не упал – ну и ладно. Ни крови, ничего – вроде, как промазал. А он потом через пару километров завалится. От наших шаров порой две капли крови, а он еще сколько идет, а то 7,62 – иголка."

– В буторихе корова валялась дохлая и на вшивой горе бык валялся. Я тогда еще рога вырубил – фу, вонища, – вставил свое слово Саня.

– Кабан в Милославском лесу в овраге – то же самое. – Продолжал Женька. – Мы уж если заранили – месяц искать будем, а эти и к следу не подходят, им главное – красивый выстрел.

Опять возмутился Степаныч:

– Не понимаю, какая радость из оптического прицела за двести метров стрелять. То ли дело, собачка "на месте", чепура, что стволами не повернешь, зверь рядом, чует тебя, или кабан фыркает, ревет, сопит, зубами лязгает, а еще если на тебя бросится, вот уж тут не зевай – кто кого, вот это охота, а то… Да, Сашок? – он повернулся на Кузнечика.

– Это точно, Степаныч, или на лосике верхом по лесу прокатиться, – заржал Саня.

– Так-так, ребятишки, мы всю жизнь зверя били, что бы мясо есть, а эти для баловства. Вишь ли, спортивная охота, что за спорт такой – птицу без дела губить, вроде взрослые мужики…Собак не имеют, а ведь какая собака – такой и охотник, – продолжал Степаныч.

– Они и на зверя так охотятся, - не дал ему закончить Серега. – Их, мудаков, егеря расставят по номерам, ни шага вправо, ни шага влево, чтоб друг друга не убили, привезут автобус загонщиков – бомжей всяких, те идут по лесу, орут во все горло за пузырь-то, на них зверя гонят. Ну, кто свою собаку с такими на охоту возьмет, им со страху каждая мышь кабаном кажется, самого-то застрелят, не то что собаку.

– Слышь, Чингарик, тебя с автобусом бомжей сравнили, укуси его, – опять заржал Саня.

– Переоденетесь, ко мне заходите, десять лет, как отец умер, выпьем помаленьку, – пригласил мужиков Серега.

– А твоя ругаться не будет? – осторожно спросил Саня.

– Не будет.

Сидели у Наумовых на кухне, выпивали.

– А все-таки кобель "на месте" лаял, – заявил поддатый Саня.

– Иди ты к черту! "На месте", – ругнулся Серега.

В кухню забежала девчонка лет двух с половиной – трех. Серега поймал ее и посадил на колени.

– Аня, скажи дяде, как собачка "на доборе" лает? – спросил он у нее.

– Аф-аф, аф-аф, – не задумываясь, ответила та.

– А "на гону"?

– Ай-ай-ай-ай.

– А "на месте"?

– У-ву-ву-ву-ву, – подражала собаке девчонка.

Все засмеялись, а Санька, сделав удивленную мину и, округлив глаза, покачал головой.

– Она у тебя еще на охоту не ходит?

VII

Но и в первые, и во вторые, и третьи снега не появилось даже следа. Зато все поля и лесные дороги были искатаны "Уралами" и "Шестьдесят шестыми", "Уазиками", "Нивами" и "Джипами".

– Может, поглубже снег будет, тогда меньше будут ездить – придет зверек, – мечтали мужики.

Снег стал поглубже, и пошли снегоходы. Теперь оставалось ждать весны, чернотропа. Но охотники, верно ходили в лес и однажды…

– Заход ночной, мужики, сюда к нам, – вытараща глаза, шептал раскрасневшийся Кузнечик, прибежав из глубины леса.

– Да иди ты, – не поверили ему.

– Да бля буду, прямо по нашей вчерашней лыжне, – заверил Саня.

– Ну, атакуем.

Трое погнали на номера, а Серега, с Чингаром на поводке, остался.

Эх, как орал гончий, сам соскучившийся по зверю. Лось шел на Женьку. Не допустив его метров сорок до дороги, Женька сделал выстрел. Лось шел. Второй выстрел. Лось шел все медленнее, покачиваясь, вышел на дорогу, постоял и лег. Женька добил его и перерезал глотку. Подлетел Чингар и стал драть. Женька сел на тушу и закурил. С трех сторон к нему подходили Серега, Степаныч и Саня.

– Прямо на дороге уронил, не мог по-другому-то? – улыбался Серега.

– А хрен его знает, чего он тут упал, – отвечал довольный Женька.

Все пожали ему руку и стали снимать маскхалаты. Серега прислушался, затем приложил ладони к ушам и слушал.

– "Урал" прет! – испуганно повернулся он к друзьям.

– Облава! – проговорил Саня.

– Мне не убежать, – сказал Степаныч.

– Это они на выстрелы, прямо по этой дороге! – посмотрев на лося вздохнул Женька.

Все побыстрому завязывали рюкзаки и вставали на лыжи. Серега прыгнул к кобелю и взял его на поводок.

– Берите собаку и рвите по лыжне к торфяникам! Успеете на ту сторону канавы перебраться – все! Переход попробуйте вниз скинуть, встретимся дома!

– А ты чего?

– Я здесь, кое-что попробую и через Толковский мостик тоже на торфяники! – отвечал Серега, отдавая Женьке поводок.

Мужики с собакой побежали в сторону, противоположную от приближающегося рева машины.

– Жене скажите, чтоб все убрала! – крикнул им вдогонку Серега. Он закурил, перекинул ремень ружья через голову и прошел на лыжах метров десять на встречу "Уралу".

Бортовой "Урал", как монстр, летел по неезженой лесной дороге, ломая толстый лед на лужах и поваленные через дорогу деревья. В кабине сидело двое в шапках-ушанках с кокардами, а в кузове стояло два снегохода "Буран" и четверо здоровых мужиков, одетых в пятнистую форму. Все напряженно смотрели вперед.

Серега затушил окурок и положил его в карман ватника, когда из-за поворота, метрах в семидесяти, вылетел "Урал".

Люди в кабине и кузове показывали на него руками. Они видели и лежащего прямо на дороге лося. Зажужжали "Бураны". Когда машина приблизилась еще метров на двадцать, Серега бросился в лес. "Урал" остановился. Из кабины выскочил мужик и побежал наперерез, но, через несколько метров он завяз по пояс в снегу. Второй стал стрелять из карабина по макушкам деревьев в Серегину сторону. Те, кто были в кузове, спрыгнув вниз, открыли задний борт и устанавливали трапы для съезда снегоходов.

Серега бежал. Он уже оторвался метров на сто лесом. Сзади ревело.

Один "Буран", с двумя седоками, помчался наперерез, а второй с одним по Серегиной лыжне. Серега знал что делал. Он бежал по такому хламному лесу, что преследовавший его "Буран" вскоре "зарылся". Впереди была просека, через которую надо перескочить незамеченным. Стоя за елками, он пропустил другой "Буран" буквально в десяти метрах от себя и, выждав, когда тот удалился, рванул дальше.

Серега бежал, а те двое искали его след.

Тем временем Степаныч, Саня и Женька по шаткому переходу перебрались через канаву, метра три шириной, на торфоболото. С большим трудом Саня с Женькой столкнули переход вниз. Лед в канаве пестрел полыньями.

Вернувшись и найдя Серегину лыжню, инспектора продолжили преследование. Серега бежал без остановок. "Буран" ревел рядом, сзади, когда он по узкому мостику перебрался на торфяники. Снегоход остановился у канавы, один из преследователей схватил лыжи и бросился вдогонку. Второй стрелял в воздух. Между бежавшими было метров сорок. Серега по касательной съехал на лыжах в следующую канаву. Он перескочил на ту сторону в замерзшем ее месте, выбрался наверх и, не оглядываясь, побежал дальше.

Преследователь по Серегиной лыжне скатился вниз и, не удержавшись, упал в снег. За ремень он вытащил из сугроба обломок лыжи.

Серега бежал.

Через пару часов, Наумов вышел на чью-то лыжню. Пройдя метров двести и озираясь по сторонам, он сунул патронташ и ружье под лыжню, прикатал снег, так чтоб ничего не было заметно, запомнил место, и, закурив, отправился дальше.

Пройдя километра три, Наумов вышел на дорогу к автобусной остановке близ какой – то деревни. На остановке, сидя на шарабане ждал автобуса рыбак, лет шестидесяти пяти. Рядом лежал бур и охотничьи лыжи.

– О, Петрович, здорово! – обрадованно протягивал рыбаку руку Серега.

– Здорово, – нехотя поздоровался тот.

– Видать я вовремя, скоро автобус-то?

– Скоро, – буркнул рыбак.

– Ты чего, Петрович, злой какой, рыбы что ли мало поймал? – шутливо приставал Серега.

– Сколько поймал – вся моя.

– А ну, да покажи хоть рыбу-то, – не унимался Наумов.

Рыбак вскочил с шарабана и, раскрыв, так энергично сунул его Сереге под нос, что тот даже немного отпрянул: "На, смотри".

В шарабане, кроме удочек, коробочек и термоса, не было ничего.

Наумов, поняв, что все это не с проста, изменился в лице, но, пытаясь не подавать вида, задал следущий вопрос рыбаку: "Так чего же ты поймал?"

– А ни х…я! – заорал в бешенстве рыбак. – Тебе все оставил, электроудочник хренов, что б ты подавился! За несколько лет все засрали! – с грохотом опустил он шарабан на землю. – В нем, в этом ящике, вся жизнь моя, укради у меня его – и я с тоски подохну.

Имея виноватый вид, Наумов выдавил: "Все, нет больше у нас электроудочки, Петрович".

VIII

Вечером сидели у Степаныча.

– Ну, чего, взял? – спросил Женька у вошедшего в комнату Сашки.

– Взял, – отвечал тот, доставая из рукавов две бутылки самогона.

– Думал все, кранты, сейчас легкие выплюну, – рассказывал гордый и захмелевший Серега.

– Ну, ты, Серый, даешь! – восхищенно глядел на Наумова Саня.

– Козлы, сохатика нашего, поди, по домам растащат, а если б не мы, они бы его сами скомкали на "Буранах"-то, – говорил Женька.

– Да уж, в детский дом не сдадут, – поддакнул Степаныч.

– В кои-то веки лося убили, и того отняли! – возмущался Саня.

Середина апреля. Местами еще белели клочки снега. На берегу речки, возле "Нивы", горел костерок. Вокруг "стола" лежали Степаныч, Серега и Женька. На реке раздался выстрел и чуть позже дуплет.

– Во Кузнечик чего-то там поливает, – усмехнулся Серега.

Подошел Саня с селезнем на поясе и гордо бросил его на капот машины.

– И по такой маленькой, беззащитной птичке три раза стрелять? – прикололся Женька.

– Я по бобру первый раз стрелял, – присаживаясь к столу и взяв бутылку, отвечал Саня.

– Ну и чего? – заинтересовался Серега.

– Утонул по ходу, сам же знаешь, они часто тонут убитые, – занюхивая соленым огурцом и морщась, ответил Кузнечик. – Гляжу, плывет, я его четырьмя нулями – тресь, и все, он исчез, скорее всего, утонул. Куда же он еще делся? – разводил руками Саня.

Все засмеялись.

– Пошли сети глянем, хоть бы на уху поймать, – вставая, кивнул Кузнечику Женька.

Ушли.

– Нету ни хрена ни одной рыбехи, – объявлял Саня, когда они вернулись. – Давайте водку пить, – присаживался он к "столу".

По берегу, метрах в тридцати, в сторону костра шел здоровенный мужик, лет сорока, с ружьем на плече.

– О, на хвоста, блин, прется, ломом подпоясанный, – буркнул Сашка.

– Да ладно ты, он нормальный мужик, – вполголоса возразил Женька.

– И охотник хороший, – добавил Серега.

– Все равно не люблю, кто на "О" ворочает, – поставил точку Кузнечик.

– Здорово, мужики! – протягивал огромную лапу тот, действительно здорово "окая".

– Ну, чего ты, всю рыбу здесь выловил? – здоровался Серега.

– Да уж, четыре дня сеть стоит – ни одной рыбины, – отвечал мужик. – Да я что ли, это электроудочками все погубили. Да не мы – приезжие.

– Махнешь? – предложил Женька.

– Давай маленько, – присел тот к "столу".

– А зверек-то крупный бывает? – спросил Степаныч.

– Да чего там, уж года три мяса лесного не едал, а раньше-то что было, – занюхивая выпитое, отмахнулся парень. – Правильно, они сюда, как на войну, едут – оружия всякого, ночные приборы, электроудочки, сетей километры, рации всякие, ракетницы, электроманки, зимой "Бураны" – чего только нет. Ладно хоть тут москвичи как-то приезжали, я их в лес водил, так они мне перед отъездом патронов много оставили, гранат, водки, жратвы всякой, денег маленько дали – хоть какая то от них польза.

– А гранаты-то тебе покой хрен? – полюбопытствовал Саня.

– Да я им пьяный наболтал, что хорошо бы рыбу глушануть или в нору забросить, или в стадо кабанов на овсах, а они и привезли с дуру-то. Да и где теперь стада, – с грустью добавил он.

– Стингеров закажи – уток пострелять, – прикололся Кузнечик. Мужики усмехнулись.

– Ладно, спасибо за угощение, пойду к дому, нечего ловить-то, – попрощался парень.

– Да, жалко электроудочку сожгли, а то бы сейчас наловили рыбы, – лежа на земле и, глядя в небо, размышлял Санька.

– Сожгли?! – зло повернулся к нему Серега.

– Да я-то чего.

– Да, то! Любой, самый последний дурак знает, что узелок всегда завязывают на плюсовом проводе, – орал Серега.

– Похоже, с ухой пролетели, – сказал Женька. – Пойду картошку почищу. Тушенка казенная есть – суп сварим, или вон с уткой, – кивнул он на селезня.

– Да, дожили, на рыбалке суп из казенной тушенки варить будем, – лежа на спине, закинул ногу на ногу Саня. – А из чего она эта тушенка-то все знают – ухо, горло, нос, х…, п…, и хвост. Я вообще без мяса настоящего жить не могу уже. Тут баба купила говядины, так от супа, как от навозной кучи несет, я так и не стал есть. Правильно, скотина домашняя, где жрет, там и срет – вся насквозь навозом пропитана. То ли дело зверь дикий – покакает аккуратненько и убежит километра за два, за три.

– Или дальше, – заржал Серега.

– Вот и получается экологически чистое мясо, – продолжал Саня. – А сардельки, сосиски я вообще жрать не могу – блевотина какая-то. Как дальше жить будем? Наверное, скоро все охотники соберутся, выйдут в лес и совершат акт массового самоубийства.

– Хорош балаболить, пошли дров побольше натаскаем, еще ночь сидеть, – оборвал его Серега.

Они пошли по берегу собирать дрова.

Ночью вокруг костра спали все четверо, спинами к огню. Первым поднялся Степаныч.

– Ребята, на реку если пойдете, тогда вставайте, светает.

Все зашевелились, но встали только Женька с Серегой. Похмелялись, грели суп и чай на костре. Серега тряс спящего Саню.

– Кузнечик, вставай быстрей, собаки "на месте" орут.

В ответ, Саня, не просыпаясь, бормотал: "Забегай по просеке, а я на заходном следу останусь".

– Бесполезно, пусть спит, – засмеялся Женька.

– Только ружье его в машине запри, а то мало ли кто подойдет, – сказал Степаныч, накрывая Саньку ватником.

Степаныч с Женькой ушли в одну сторону берегом, Серега – в другую.

Всходило солнце, на реке в разных местах слышались одиночные выстрелы.

К костру подошел Степаныч, держа в одной руке за хвосты двух ондатр. Кузнечик мирно спал под ватником, лежа на спине. Бросив ондатр на капот машины, Степаныч взял из потухшего костра головешку и осторожно, чтобы не разбудить Сашку, нарисовал ему жирные, черные усы. За этим занятием и застал его Женька. Он засмеялся, бросил на капот норку и ондатру.

Мужики раздували костер, рассказывая друг другу, как охотились, чем разбудили Сашку. С перекошенной от похмелья мордой, дыбом торчащими волосами и с ярко-черными усами, он был похож не то на кота, не то на черта.

– О, сколько дичи набили, – смеялся Серега, глядя на Сашку, и кинул на капот еще пару уток и ондатру.

– Похмелиться ничего не осталось? – бегал вокруг "стола" Саня.

– На деньги, едь в деревню, самогонки возьми, – полез в карман Степаныч.

– Сейчас подожди, прогрею, – пошел к машине Серега, завел и не заметно снял в салоне зеркало заднего вида.

Кузнечик схватил деньги, смахнул с капота всю добычу и газанул.

– Там Гранатометчик, твой друг, подскажет, где взять, – смеялся Женька.

– А то я без него не найду, – рванул с места Саня.

Назад вернулся он уже умытый.

– Придурки, – бросил он бутылку на "стол". – Я там полдеревни распугал, – сам засмеялся Саня. – Если б этого Гранатометчика не повстречал, наверное, до сих пор по деревне лазил усатый. А где рыба? – кивнул он на развешенные по сучкам сети.

– Вона, сейчас на базар повезем, – показал плотвицу с ладонь и щуренка, граммов на двести, Женька.

– И все? Охренеть, – покачал головой Саня.

Как только сойдет снег, а еще лучше когда зазеленеет лес, крупный зверь, чувствуя себя в большей безопасности разбредается из глухих мест зимовки, проходя десятки и даже сотни километров. Лосихи, в поисках уютных чащоб для отела, быки для выбора территорий, куда придет корова, и за которых они будут бороться во время гона, прогоняя чужаков. Кабаны – в поисках более лучших кормовых мест. Также и те и другие, зная о предстоящем лете, присматривали места, где будет можно укрыться от мошек, комаров и слепней в высокой крапиве или тростнике и желательно рядом с водой.

В один из таких дней, в начале июня, Серега, возвращаясь из города, увидел лосиху с маленьким, нескольких дней от роду, лосенком, перебегавших через шоссе.

– Только бы тормознулись, – думал он, выжимая из "Нивы" все, что можно.

Женька копал под капусту, когда Наумов как бешенный, подлетел к дому.

– Боевая тревога, корова с телком, сюда к нам идут, у каменки через асфальт перешли, только сейчас видел сам своими глазами. Телок маленький, далеко уйти не успеют. Давай побыстрому собирайся, мы минут через десять заедем, – скороговоркой выпалил он и, прыгнув в машину, умчался.

Серега заскочил к Степанычу и Кузнечику, дав им, соответственно, семь и пять минут на сборы, ворвался к себе домой, скинув "чистое", впрыгнул в камуфляж, схватил ружье с патронташем, собаку, и на десятой минуте "Нива" со всей компанией уже поджидала бегущего к калитке Женьку с разобранным ружьем в руках. Его лопата, Санькина кисть с краской и Степанычевы щи были брошены там, где их застала боевая тревога. Гнали к лесу.

– Давай большой загон делать, а то вдруг не тормознулась, – предлагал Серега.

– Тогда оставайся на опушке, пока до следа дойдешь, мы уже у Белого камня расставимся, – сказал Женька.

Серега с Чингаром на поводке выскочил из машины и исчез в лесу. За руль пересел Степаныч, и "Нива" помчалась дальше. Серега шел лесом по тропинке.

– Уже где-то здесь должны бы были переходить, – подумал он, приглядываясь впереди себя на траву.

Метров через десять кобель потянул в сторону, скуля и чуть ли не вырывая поводок из рук. Ага, вот он и след.

– Ну давай, Чингарик, – Серега спустил собаку.

– Аф-аф, аф-аф, – добором пошел кобель, – аф-аф, аф-аф, – все дальше и дальше в сторону номеров.

– Вот сука, неужели так и не привстала, – думал Серега, слушая голос собаки. Комары роем вились вокруг него, и время от времени он смахивал с лица и шеи их целые горсти.

Чингара не стало слышно, и Наумов пошел лесом в ту сторону. Часа через полтора он вышел на старую лесную дорогу. Крикнул. Ему откликнулись.

– Ну, чего? – подходил Наумов к костру.

– Опоздали, Серега, до нас прошла, вон мимо Степаныча кобель пролетел, – докладывали ему.

– Я его поймать хотел, Сереж, он от меня в сторону шарахнулся и дальше, – сказал Степаныч.

– Много голоса давал, видать только-только перед нами проскочили. Они с телятами осторожные, редкий раз лоханутся, – говорил Женька.

– Наверное, и к нам шла после толчка, – вслух подумал Серега.

– Комарики, Сеня, тебя в загоне не зажрали? – вставал в дым костра Сашка.

– Много комаров, видать, нерест у них, – засмеялся Серега.

– Вот ты смотри, а Степаныча не кусают, смотри-смотри, ползают по нему, а кровь не пьют, – удивлялся Саня.

– Говорю же тебе, комар два раза в одно и тоже место воткнуть не может, там типа шрама остается, а ты не веришь, – смеялся Степаныч.

– Намазался поди? – спорил Сашка.

– Да ты что, Боже избавь на охоте мазаться, разве можно, это только девки, да и то городские мажутся, когда за грибами или ягодой в лес идут, за всю жизнь ни разу не мазался, – утверждал Степаныч.

– Мистика какая-то, – удивленно бормотал Кузнечик, глядя на ползающих по Степанычу комаров. Серега и Женька смеялись.

Собаку ждали до ночи. Можно было уехать, и Чингар, нагонявшись, сам бы пришел домой, но надежнее дождаться, да и собака любит, когда ее уважают, и платит охотнику тем же.

– Чего рассказать-то забыл, – вскочил с места Серега. – Только сегодня от города отъехал – мужик голосует. "Уазик" у него гнилой весь, видно, что с мохнатого века, правда, ухоженный, заметно, что следит – все гнилье какой-то фигней замазано. Ну ладно. Говорит: "Выручи, дай пару литров бензина, до дома дотянуть, заглох – не рассчитал". Ну, вроде, мужик простой, говорю: "Сливай". А сам вышел – курю. Гляжу, а у него в "Уазике" – карабин. Говорю: "Охотник что ли?" А он мне: "Охотоведом работаю". А сам спрашивает: "А ты охотник?" "Нет, – говорю, – не охотник". "Я, – говорит, – к Новому селу ездил в лес с проверкой. Туда легко прошел, а назад немного буксанул, вот и сжег бензин". Я ему: "Что же ты в лес без бензина едешь?" А он мне: "Выдают мало, этот за свой счет покупал, а у меня зарплата, что третья группа инвалидности". Вот так! – радостно заканчивал Серега, – если уж до Нового бензина не хватает, то нам подавно нечего бояться.

– Они и зимой-то нас не словили, наверное, оттого, что на "Буранах" вместо ремней, у них резинки от трусов стоят, – заржал Саня.

– Спасибо, говорит, выручил, до свидания, – смеялся Серега, – а я думаю: "Нет уж, лучше бы нам с тобой больше не свидеться, копи на бензин, да лучше в Новое езди".

Уже по темному мужики и Чингар приехали в село.

Впустую проходили все лето. За сентябрь и октябрь убили трех барсуков и необходимое количество зайцев. Приближался ноябрь, и уже поджидали первой пороши.

В конце октября, когда облетел лист, легла трава, пропали мошки, комары и слепни, охота становиться намного доступнее. Легче работать собаке, значительно лучше прослушивается лес, а прелые листья и трава пробивались копытами лося или кабана, и след был бы заметен почти, как по снегу. Заросли теперь хорошо просматривались. Охотнику стало легче передвигаться еле заметными лесными тропами, поэтому за день можно проверить намного больше угодий. Пушные зверьки уже имели мех, а в мехах мало кто знает толк.

В один из таких дней Серега с Женькой пошли "погулять". Степаныч с Кузнечиком по каким-то причинам не смогли составить им компанию. Накануне прошел дождь, в лесу было сыро и тихо. Серега с Чингаром, а Женька с лайками шли разными маршрутами, договорившись встретиться в условленном месте. В этот раз Серега оставил пятизарядку, используемую на специфичной охоте, и на его плече висела вертикалка, заряженная пулей и "двойкой", впрочем, как и Женькина.

Молодой кот-куница не спешил на дневку и попался на лаячий нюх. Он и не пытался бежать, глядя с высокой осины на орущих внизу черных существ и чувствовал себя в полной безопасности. Появилось еще одно существо, большое и неуклюжее, и, схватив одного из "черных", привязало его на веревку к орешине. "Слабо на дерево залезть", – подумал кот и полетел вниз. Женька, быстро приставив ружье к дереву, схватил вторую лайку за шкирку и отнял у нее куницу. Дал один раз укусить за голову той, что была на поводке, и погладил обеих. Сунув зверюшку в рюкзак, он перезарядил стреляный ствол, отвязал собаку и пошел дальше. Немного погодя лайки вновь заорали. Охотник побежал на лай. В густом ельнике труднее взять куницу, но Женька был профи. Достав из рюкзака топорик, он стукнул обухом по одной елке, стукнул по второй, а на пятой или седьмой нервы куницы не выдержали, и она "пошла верхом". Женька отлично стрелял. На падающую с елки добычу бросились все трое одновременно. Отшвырнув в сторону одну лайку с криками фу и нельзя, он схватил вторую и отобрал у нее куницу. Собаки не могли успокоиться и с лаем прыгали на хозяина, пытаясь выхватить из рук пушистого зверька. Женька положил куницу и топорик в рюкзак, поднял с земли ружье, перезарядил и, похвалив собак, отправился дальше. "Ну что? – думал он, – Раньше бы месяц целый на этих куниц семья жила. А сейчас? Разве что на "попить" дадут. Народ теперь нищий, не до мехов. А собачки мои, конечно, молодцы. Только все равно как-то не так стало, да и крупного нет совсем, хоть бы старые тычки, где увидеть".

Далеко в стороне раздался выстрел.

– Наум чего-то стрельнул, – подумал Женька и остановился.

Минут пять он прислушивался в ту сторону, но все было тихо, Чингар не лаял.

– Зайца, наверное, убил, – пошел Женька дальше.

Так с обрывками всяких мыслей и непонятной тоской в груди он продвигался к месту встречи с Серегой. Впереди, совсем рядом, в чащобе грубыми голосами залаяли лайки.

– Еще какой-то мудак по лесу лазает, – подумал Женька. – Охотник без собак, иль может, какой дурень грибы ищет. Как бы не покусали.

Не снимая ружье с плеча и не осторожничая, он лез на лай собак. До них уже оставалось метров двадцать, как вдруг… Женьку чуть не парализовало. Собаки лаяли на кабана. Кабан, напуганный приближением человека, с рявканьем ломанулся прочь. Женька не увидел его, но, поняв, что произошло, бросился на треск и собачий визг, в надежде перевидеть зверя, однако было уже поздно. Лайки молниеносно удалялись, и вскоре все стихло. Не встанет – сто процентов. Не встанет. Женька был в шоке.

Не понимая, как такое могло случиться, он побрел дальше. Серега ждал его, покуривая на поваленном дереве.

– Ну, чего, Евгений, рассказывай, какая ситуация в восточном секторе?

Женька сел рядом с Серегой и закурил.

– Чего молчишь-то? Собаки-то где твои?

– Х…я какая-то произошла, Серег, – медленно и вдумчиво выводил Женька, глядя куда-то в лес.

– Ну чего?

Женька встал, подошел к луже, попил воды и, как будто думая совсем не о том, начал рассказывать:

– Лезу вдоль Буйного по чепуре, собаки метров шестьдесят впереди – "увуву". Думаю, грибник что ли какой шарахается, а Бой-то людей кусает, я так побыстрей туда ломанулся, у меня и в голову-то не пришло. Лезу, трещу, ружье на плече. Вот уж рядом подошел.

Женька опять замолчал погрузившись в ту ситуацию.

– Слышь, ты родишь сегодня или чего? – прищурился Наумов.

– Кабана они лаяли, Серег, ну и дриснул он естественно из под меня, х…и, если я лез напропалую, трещал.

Серегино лицо выражало недоумение и удивление. Он глядел на Женьку, ожидая услышать все более подробно.

– Так чего, Серега, у меня и мысль такая даже не мелькнула, что зверь может быть, ни следины нигде, старого следа нет. Так уже сколько даже не гоняли. Зимой год будет, как того чертика инспектора отняли, перед этим кабана убили в конце лета, и в начале лета Кузнечик мазанул. Так и перед этим года два впустую ходили. А еще корову с телком прогнали, – вспомнил он. – Вот и считай, за два с половиной года всего-ничего. Уже мозги то отвыкли, что крупный бывает. Надо же так обосраться. Если бы не этот климакс, я бы убил кабана-то, Серег, он на месте стоял, с подъема, он так-то меня подпустил, да я и не приглядывался, пригнулся бы пониже и стрелял бы, да просто бы подождал пока шевельнется и увидел бы… – посыпался отборный мат.

Женька немного вышел из шокового состояния, осознал, как близко была удача и как он лоханулся. Он крыл матом все и всех, начиная от грибников и заканчивая правительством. Ну и, конечно же, себя любимого.

Серега молча курил, слушая друга. Если бы это произошло не с Женькой, а с кем-то другим… Но Женька крутой охотник и только далеко в детстве допускал на охоте ошибки. Серега понимал, что это не ошибка и не недоразумение. Другой "охотничек", что бывает в лесу раз в полгода, не усомнился бы в том, что собаки лают на зверя. Но уж если Женьке "даже мысль не пришла", это все, край.

Женька помолчал и выпалил: "Короче, все. Сейчас приходим домой, чищу-мажу ружье, убираю. Больше не буду охотиться. Собаки пусть по селу гуляют".

– Да ладно, ты, – удивленно поднял глаза Серега.

– Ну а чего, Серег? Чего мы ищем? Что не теряли. Уже сколько лет ходим, как по пустыне. Нет крупного и не будет, а эти остатки и без нас где-нибудь добьют. Мы ведь в лес идем крупного искать, так ведь? А его нет. Если сегодня вместо кабана был какой-нибудь … змей-горыныч или Баба Яга, я бы меньше удивился. Чего ходим то, мы по привычке ходим, по инерции, и ведь два-три раза в неделю, круглый год. Все, завязывать надо с охотой.

Серега, в душе полностью соглашавшийся с другом пытался его успокоить.

– Да ладно, ты, братан, походим еще. Может где заповедник какой разгонят, придет зверь. Мы ведь, Жень, с тобой классно поохотились, сколько зверья повидали. Помнишь, как кабанов под собаками ножами резали, а помнишь, лося вабить ходили?

– Да, литр "Рояля" увабили, потом весь лес облевали, – усмехнулся Женька.

– Ну ведь убили бычка, – обрадовался смене настроения друга Серега. – А блевали-то, так мясом сырым закусывали.

– А помнишь, щук из ружей пороли? – загорелся Женька. – По целому рюкзаку да еще на проволоке сколько тащили.

– А за кабанятами гонялись? Наловим – продадим, – смеялся Серега.

– Да, черти, сами-то с буханку, а хрен поймаешь, – поддакивал Женька, а сам уже "бежал за кабаненком". – Хорошо, что свинью тогда не убили, а то бы погибли все, ведь штук десять было, да?

– Больше, какое десять, штук двенадцать.

– А марала сообразили, а? Зря рога-то пропили, красотища.

– А помнишь? А помнишь? А помнишь? – сверкая горящими глазами, мужики наперебой выкрикивали хорошо им известные сцены охот.

Их перебили вернувшиеся лайки.

– Не, я понял, что не встанет, если бы стоял или хотя бы шел небыстро, мои лайки сутки не бросили, – погладил собак Женька.

– Ну чего, братан, походим еще или все, убираем ружья? – смеялся Серега. – Будем в домино играть, поросят заведем, кроликов.

– Пожалуй, походим, Серег, я без охоты не смогу, болезнь какая-нибудь привяжется, рак или еще чего.

Помолчали.

– А если за лося или кабана срок давать будут, будешь ходить? – спросил Серега.

Женька подумав ответил: "Но это смотря какой срок".

– Ну, допустим, лет восемь или десять.

– Ну если десять, то, наверное, не буду, а если меньше – то буду. Посадят – отсижу, выйду – опять ходить буду, – уверенно отвечал он.

– И я буду, я уж думал об этом, – произнес Серега, – Петлю поставим, ножом зарежем, ночью вынесем.

– Ну, значит, еще походим, пока бесплатно, – засмеялся Женька. – А ты чего стрелял?

– Зайца убил, прямо из-под ног выскочил.

– А я двух куниц, надо хоть ободрать – полез Женька в рюкзак.

– Давай, я сразу зайца обделал. Пока костерок-чаек, перекусим.

Серега побыстрому развел костер, зачерпнул из лужи в котелок воды и поставил на огонь. Женька присаливал мездру куньих шкурок.

– О, соль есть, давай зайца сожрем, – предложил Серега, – вот его таскать, еще весь день впереди, а к дому пойдем, специально по заячьим местам полазим, убьем уж, наверное, по штуке то, да?

– Давай жарь, – согласился Женька.

Серега сполоснул тушку в луже и натер ее солью. Срезав крепкую черемушину, ошкурив ее, он насадил зайца и стал жарить, держа над огнем. Заяц жарится быстро, и уже через пятнадцать минут друзья его ели, бросая кости и горелки собакам.

Перекусили, выпили котелок чая и довольные пошли дальше вместе. Пошли искать, чего не теряли, и даже не искать, пошли по привычке, по инерции. Им не нужны были ни зайцы, ни куницы и, скажу по секрету, и не лоси, и не кабаны, просто они не могли жить без охоты. Их жены ругались, что дома не приделаны дела, что от охоты нет прока, и что выгоднее все это время отсидеть где-нибудь самым дешевым сторожем. Но мужики не могли объяснить, почему они ходят на охоту, так же, как ни один алкоголик или наркоман не сможет дать разумное объяснение своему образу жизни. Зачастую, охотник, промокший до нитки, замерзший, голодный, грязный, чуть живой, приплетется домой с мыслью "больше не пойду", а на утро, выйдя из дома, уже осторожно поглядывает на лес. Через день уже начинает свербить, а через два становится совсем невмоготу. И нет от этой болезни лекарства. Многие настоящие охотники, будучи уже в годах, меньше ходят, но так ведь и многие ближе к старости бросают курить и реже выпивают, так вот и те и другие просто терпят – здоровье не то.

Наши мужики ревностно относились к своей любви и буквально ненавидели тех, кто идет в лес "за компанию", или просто "отдохнуть", или "просто пострелять", или хуже того, "за мясом". А таких было много и развелось еще больше. Любому из тех запрети ходить в лес, и он "за компанию" будет играть в шашки, отдыхать на пляже, стрелять в тире, а мясо покупать в магазине на деньги, вырученные от торговли чем угодно. И никогда не пожалеет об этих переменах. Но у всех равные права.

– Серег, а вроде, твоя Натаха, чего-то там про куниц говорила, мол, шапку поменять или чего-то такое? – вдруг спросил Женька.

– Да, чего-то было.

– Так мы ей сейчас куниц отдадим, нальет, поди?

– Нальет, не нальет, а досыта, за таких двух котов нальет, – хмыкнул Серега. – Куница рано выходит, мех хороший, ноябрь на носу. И выделывать сама не будет – меня припашет. Досыта, и ни каплей меньше.

– Ну вот, уже не зря сходили, – обрадовался Женька, – да еще по зайцу убьем. Походим еще, да, Сеня, походим, мы еще молодые, может будет зверь.

– Конечно, походим! – радостно орал Серега.

Прошло еще полгода. Мужики ходили, но зверя не было и ничего не менялось.

Сегодня Наумов с Чингаром ходили в лес вдвоем. Мужики в этот раз, как бы им ни хотелось "прогуляться", сдались домашним делам.

К обеду становилось жарко, и Серега, уже с четырех утра путешествуя, стал заворачивать к дому.

В лесу работал трактор, бензопила. Огромная старая ель с грохотом упала на землю. Серега с ружьем на плече подходил к двум лесорубам.

– Ну, последние елки спилить хочет, скоро куничке спрятаться не где будет, – еще издали дружелюбно начал он.

– Не твое дело, кунички для тебя, а елки для меня, – также дружелюбно отвечал мужик с бензопилой.

Поздоровались за руку.

– Да, да, слыхал Путин чего сказал: "Сосчитать все деревья в лесу и доложить сколько, а то, мол, знаем – леса много, а сколько не знаем". Вот он тебе и будет за каждую елку где-нибудь посевернее целую делянку выделять, – шутил Серега.

– Тебе легче, бояться нечего, лосей всех перебили, теперь в лес-то ходите только воздухом подышать, – отшучивался лесоруб.

– Да, это точно, – изменился в лице Наумов. – А ты в лесу-то работаешь, нигде зверька или следочков не видать?

– Уже несколько лет не видел. Раньше зимой осину валишь, так на другой день на делянку приедешь, а их стадо. Стоят макушки жрут и не убегают. Или по дороге видишь то там, то тут. А сейчас – все, зимой и следа-то нет. Да чего елки-то, сейчас через Красный лужок еду, сосны-то там какие стояли, какое место красивое было. Все время ребятишек сюда за земляникой приводил. Так вот – две машины стоят крутые, мужики и бабы – пьяные, а сосны то спилили и сделали из них типа стола и стульев. Сидят, довольные, водку жрут, уроды. Да ты сейчас, если там пойдешь, все сам увидишь.

– Там ведь глухарь токовал, – Серега нахмурился еще больше. Попрощались.

Дорога шла краем Красного лужка, на котором стояли два "Джипа", орала музыка. В центре поляны на чурках сидело человек шесть, а двое, мужик с девкой, стояли немного в стороне. Девка подняла автомат и дала очередь по развешанным на ветках бутылкам.

– Ни хрена себе, – вырвалось у Сереги. – Сосны-то уж вам чем помешали? – крикнул он, проходя мимо.

– Зеленый патруль что ли? Сейчас на место сажать будешь, – услышал он в ответ пьяный гогот.

Насквозь черный возвращался Серега домой. На полпути он даже бросился назад, повернув пятизарядку "стволом вперед", но, пройдя метров десять, развернулся.

XII

Злой, как черт, Наумов пришел домой. Сел обедать, достал бутылку.

– Что это ты? – спросила жена.

– Хочется! – рявкнул на нее Серега, допил эту, схватил еще одну и вышел на улицу.

– Куда теперь? – спросил он у самого себя.

В душе его было столько гнева и безысходности, что он плохо соображал, что делал. Серега сел в машину, завел и поехал. Поехал куда не зная сам. Он стал приходить в себя, когда впереди заблестела вода. Он был на реке, на живописном крутом берегу, на котором провел огромную часть своей жизни, с которым связаны самые лучшие воспоминания о детстве и юности. Серега вышел из машины и сел на траву.

Все. Дальше он жить не может, дальше пустота, дальше он будет существовать. Он чувствовал себя так, как будто бы ему вырвали хребет.

Серега пил из горлышка, занюхивал луговыми цветами, смотрел на реку, на лес и плакал. Вспоминал стаи плотвы, окуней, головлей, что смело плавали в прозрачной воде, и он подкидывал им крючок с ручейником прямо под нос. Щук, которых целые лета таскал на спиннинг или караулил с острогой в нерест. Он плакал, глядя на лес, в котором его сердце бесчисленное число раз колотилось так, что того гляди лопнет или выскочит из груди. Теперь и река, и лес были мертвые.

Пусть, может, и не мертвые совсем, но устойчиво умирающие, и кто в этом виноват, было не понятно.

– А виноваты все, все, – думал Серега.

В памяти его мелькали все: от его друзей и старых, уже умерших, охотников, до парней на джипах и президентов. А больше всех виноват он сам, он, Серега Наумов, он, тот, кого этот лес и эта река кормили и радовали всю жизнь, кормили и радовали его отца, его дедов и могли бы кормить его детей, внуков и правнуков. Он виноват в том, что в эту пору, когда его, Серегин лес, его, Серегина река, попали в беду, когда они погибают, он ничем не может им помочь.

Наумов вздрогнул, и его глаза вдруг вспыхнули огнем. Он еще хлебнул из бутылки и, будто бы подброшенный вверх невидимой пружиной, вскочил на ноги.

– Можно, все можно, – зло рявкнул он вслух. – Не быстро, не сразу, но еще не все потеряно.

До поздней ночи Серега сидел на берегу, курил, отглатывал из бутылки и думал о том с чего начинать. А наступать нужно было по всем фронтам.

XIII

Через несколько дней начали баламутить на охоту. Сидели у Степаныча.

– Ну, чего, в какую сторону завтра рванем? – задал вопрос Сашка.

– Короче, завтра каждый на охоту возьмет с собой по три пачки соли. Ну, Степанычу можно две, – начал Серега.

Все удивленно подняли глаза.

– Это по кой хрен? – спросил Саня.

– Солонцы сделаем, – ответил тот.

Саня лизнул палец, приложил Сереге ко лбу и зашипел.

– Заболел что ли?

– В общем, так, мужики, или так, или на охоту я с вами больше ходить не буду. Хотите – обижайтесь, хотите – нет.

Все еще более удивленно смотрели на него.

– Ну, это чего-то новенькое, – усмехнулся Женька.

Степаныч молчал и с интересом ждал, что будет дальше.

– Изнасиловали мы здесь всю округу, – продолжил Серега. – Зверя теперь нет, рыбы нет, в лесу беспредел. Егеря, инспектора, охотоведы с нами совладать не могут, государству на все насрать, короче, полный п.…ц. А в результате, кто в говне остался? Да мы с вами. Всегда и зверь был, и рыба была, всем всего хватало. А сейчас чего? Скоро на пруд ротанов ловить пойдем. А ребятишки вырастут – не то что лося, кабана или щуки – зайцев с утками не будет.

Серега гневно орал, и все внимательно его слушали.

– Помнишь, Степаныч, ты же говорил: "Повезло нам, ребята, с охотой-то". А я хочу, чтоб и пацану моему повезло, и твоему, и твоему, – тыкал пальцем Серега на Женьку и Сашку. – Разгоним к е…и матери всех этих на "Джипах", пусть путевки коммерческие покупают, да и с путевками еще посмотрим – куда пустить, а куда – нет. А мы много не сожрем. Нас тут охотников то осталось – раз, два и обчелся. Мы живем здесь, это все наше и нам за всем этим надо следить. И никто нас не осудит: ни государство, ни мужики. Я разговаривал в городе с людьми – вон Женьку егерем внештатным пока поставим, у тебя хоть билет охотничий есть, – обращался он к Женьке. – Будем драть всех в три шкуры – кого с протоколом, кого без протокола, но чтоб ни одна мышь в лесу не беспредельничала. Электроудочников вообще их же проводами давить надо. Сами не справимся – ментов натравим. Вот так я считаю, а вы – как хотите.

Первый заговорил, конечно, Санька.

– Подожди, подожди. Так чего тогда и мы будем только по путевкам и только за птичками да за зайцами ходить?

– Мы – местные, здесь родились, выросли и живем, как ходили, так и будем ходить – с нами никакая сила не справится, хоть под каждое дерево по омоновцу посади. Но и мы ходить с пользой для леса будем: то солонцы поставим, то зимой осин навалим лосям, то кабанам какую подкормку в лес вывезем, зерно-отходов или еще чего. Не грех и скинуться по сотне да поле овса в лесу засеять. Когда лосихи телятся, можно месяцок и дома посидеть, чего пугать то. Ведь он, теленочек, если здесь родился, он сюда и приходить всегда будет. А если телушка или две, так они через год загуляются, в гон бычья целый лес приведут. По-хозяйски относиться надо, а то все привыкли – лес ничейный, в лесу все халявное.

Серега перемолчал.

– Ну ладно, Серег, – серьезно заговорил Женька. – Допустим, мы с вами за ум возьмемся, а наши же местные мужики пошлют нас куда подальше. Чего тогда? И с ними воевать будем? Или как тот "гранатометчик": москвичи приедут, ему стакан нальют, а он за стакан и мать родную продаст.

– За пачку патронов – жопу подставит, – добавил Саня.

– Ни хрена не продаст и не подставит, он, как почувствует воду свежую, – голыми руками хребты им ломать будет. Что, думаешь, ему нравится, что творится? Он один в лесу, в деревне живет, это его огород, а в нем одни козлы. И все мужики нас поддержат, может не сразу, но все рано или поздно согласятся. А если кто один-другой буреть будет – найдем способ на место поставить.

Женька с Сашкой повернулись на Степаныча.

Степаныч, поняв, что слово за ним, крякнул и заговорил.

– Хоть из меня вам помощник хреновский, но я полностью согласен. Молодец, Сережа!

Он протянул Сереге руку, и добавил:

– А кто, если не мы? Самим надо. Нам ведь и бегать ни за кем не придется, мы подождем где следует – сами придут. А что если проглядим, так нам здесь любая собака доложит.

– Ну дела, – задумчиво произнес Саня.

XIV

На следущий день мужики сделали четыре солонца. Когда заканчивали последний, к ним подошли еще трое охотников.

– Здорово.

– Чего, Наум, крыша поехала – солонец делаешь – сам лизать-то будешь? – сказал один из них, и все трое засмеялись.

– Кто жрет – тот и кормить будет, и вы будете, – сжимая кулаки, заорал Серега.

– Придурок, – ответили ему и пошли дальше.

– Сашок, иди-ка мужиков догони, объясни: "Мол, так, мол, и так решили", а то Сережка больно горячий, – подтолкнул Сашку Степаныч.

Саня убежал вслед за охотниками.

Молча сидели, курили, когда он вернулся.

– Все нормально, Сеня. Выслушали внимательно, я им все рассказал. За – ничего не сказали, но и против ничего не было. Поймут.

С тех пор охотники стали серьезней относиться к ситуации. Делали солонцы, веники, валили зимой осины в тех местах, где держался лось. Привозили на тракторе в лес кабанам корм. Поливали кабаньи помойки солярой. Засеяли лесные поля. Гоняли электроудочников, порой доходило до драки. Один из лесов навсегда оставили в покое воспроизводственным. Мужики туго, но начинали шевелиться. В сети стала попадаться рыба, зверь встречался чаще. Серега с Саней вступили в общество охотников и зарегистрировали ружья, чтобы не подводить Женьку, теперь внештатного егеря.

Кузнечик пришел к Сереге.

– Здорово.

– Слышь, Сеня, завтра первое июля, телята уже, наверное, мамку в росте догоняют, погода нежаркая.

– Ну и чего? – уставился на Саню Наумов.

– А то, что хорош поститься, в лес идти надо, Степаныч с Женькой тоже орут, что пора.

– Ну, раз пора, так пора. Чего вы договорились, куда, во сколько? – спросил Серега.

– Ничего мы не договаривались, наврал я тебе, что они орут "пора", пойдем к ним сходим, вижу ты не против. Нога агронома посевы не портит.

– Пойдем, на охоте бы такой хитрый был, – засмеялся Серега.

В комнату влетела Серегина жена:

– Кузнечик, вали отсюда со своей охотой, пока по башке не получил. Только он дела приделывать начал. Дайте хоть денег срубит немножко, никакого житья нет от вашей охоты. Наркоманы хреновы.

– Сеня, я на улице, –испуганно выскакивая за дверь, крикнул Сашка.

Через пару минут из дома выбежал Серега.

– Ну чего, орет? – радостно спросил Кузнечик.

– Орет, – кивнул Серега.

– Моя даже охрипла – так орала. Надо к Женьке как-то по-хитрому зайти, – смеялся Саня. – А чего орут? Пора бы привыкнуть.

Пошли к Женьке.

Договорились. Встретились на опушке леса.

– Вот, с телемастером махнулся на электроудочку, – Серега доставал из рюкзака две портативные рации. – Говорит, что километра на полтора в лесу берут, на поле дальше. Пригодятся, все поудобней. На, Степаныч, одну тебе. На эту кнопку нажимаешь и говоришь, отпускаешь – слушаешь, – объяснил Серега.

Проверили работу раций.

– Ладно, идите. Расставитесь – крикните по рации – начну загон. – Серега с собакой остались.

Санька стоял на номере. Он вскидывал ружье то в одну, то в другую сторону, то приседал и целился, то резко разворачивался на месте и снова вскидывал ружье, в общем, репетировал.

Лосиха с двумя телятами лежали в болотине. Чингар заорал. На Серегу выкатился один теленок, второй, а за ними и мамаша. Серега опустил ружье.

Собака гнала прямо на Саню. Вся троица высыпала на поляну метрах в двадцати от него. Он долго целился то в теленка, то в другого, то в корову и тоже опустил ружье. Лоси пробежали мимо, и Саня, как будто опомнившись, сделал дуплет по макушкам берез. Гончий пролетев за ними ушел со слуха.

– Ну чего, Кузнечик, опять обосрался, – подходил Серега к стоявшим на следу мужикам.

– Сам не знаю, Сеня, как так. Эх, козел я драный! – бросил об землю кепку Сашка. – Ну ладно, с меня литр и ведро пива, мужики, без базара, – оправдывался он.

– Надо собаку теперь ждать.

Развели костер.

– Был чертик у тех солонцов, – показывал рукой Серега.

– И на том был, – махнул рукой в лес Степаныч. – Еще бы, ребятишки, как-то надо собраться, да на студенце запрудку соорудить. Года пошли сухие, летом воды в лесу нет совсем, а зверек ведь, он у воды держится. У Кокиной мельницы загатим ручей – все долгое болото притопит – будет зверь.

Его поддержали.

– Корова с двумя телками, думал, не стрелять что ли. Да жрать-то чего-то надо, – говорил Сашка.

– Один хрен промазал, – засмеялся Женька.

– Да я уже вроде к говядине привыкать стал. Эх, раньше бы поаккуратней, вот бы сейчас зверья было.

– Степаныч, трубани кобелю, – обратился Серега. – У тебя уж больно хорошо получается.

Степаныч разломил ружье и дул в стволы, как заправский горнист. Гул раздавался по всему лесу. Санька тоже разломил ружье.

– А ну-ка, я попробую, никак научиться не могу.

Из ствола послышалось шипение.

– Дырку-то зажми, – посоветовал Степаныч.

– Какую? – недоуменно повернулся Сашка.

Все заржали. Санька засмущался и прекратил эксперимент.

– Классный патронташ, – чтобы сменить тему, он стал рассматривать Женькин навесной патронташ с клапаном-закрывашкой. – Такой то уж не взорвется. А то у меня вот такой же еще был, – показывал он на свой поясной. – Взорвался, сука.

Все внимательно и серьезно смотрели на Сашку, не понимая, как мог взорваться патронташ.

– Как он у тебя взорвался? – спросил Серега.

– Да как, я по пьяни окурок в карман фуфайки положил, и видно плохо забычковал, а ее в шкаф сунул, где патронташ висел, и спать лег. Как начало палить, все в дыму, – под дружный хохот заканчивал Саня.

XVI

Как то раз, в начале августа, все четверо и Чингар на "Ниве" возвращались из леса. Серега сидел за рулем, Женька – рядом, остальные – сзади. Навстречу по полевой дороге ехал колесный трактор с телегой. Трактор остановился, не заглушив двигателя, из кабины выпрыгнул загорелый парень, лет двадцати пяти, в кроссовках, спортивках и майке. "Нива" встала рядом.

– Здорово, мужики!

– Здорово, Леха! Опять сено колхозное воровать поехал, – в открытое окошко засмеялся Серега.

– Нее, слег нарубить – забор поправить, – улыбался тот. – А вы откуда?

– Вон на пчелке пару солонцов сделали, вам-то все некогда, – ответил Серега.

– Так там же вообще не наша область, – удивился парень.

– Наша - не наша, какая хрен разница, охотимся то мы. Тебе не все равно, где браконьерить?

– Вообще-то, да.

– А ты осенью хоть соток тридцать– сорок там у прудка вспарь, весной овса с горохом посеем. Им зверь не нужен, а нам нужен, – продолжал Наумов.

– Так это запросто, – поддержал Леха.

– Чего хоть тут у вас в лесу делается, бывает зверек? – поинтересовался Женька.

– А ты сходи – узнаешь, – хитро прищурился Леха. – А, да, Жень, мы слышали тебе ксиву егерьскую дали, засвети-ка.

– Вот я тебя в лесу с пулями встречу, тогда и засвечу, – засмеялся Женька.

– А у самого-то хоть один дробовой есть ли? – еще пуще смеялся Леха.

– На, смотри, аж два, – показывал Женька подсумок на восемь патронов, два из которых были дробовые, – собачку поманить, а пули на волков.

– Да? Давно ли у нас волки завелись? Ну ладно, поеду, а то солярка кончится.

– Ну уж, в колхозе солярке найти не могут, – буркнул Наумов.

– Да, чего там, колхоз – одно название – махнул рукой Леха, – да, кстати, сегодня ночью, какие-то уроды по полям с фароискателем катались. Мишкина теща на ферме дежурила, прибежала, а у нас солярки – вообще сухо, да и чего мы на тракторе их догоним что ли. Побежали вам звонить, а у Юрковых один телефон на всю деревню и тот не работает. Ну что мы сделаем?

Наумов зарычал.

– Леха, не надо ни за кем гоняться, что вы, как глупые, пока они катаются, борону им на перемычке где-нибудь положили, и пусть они тут полгода шино-монтаж ищут. А где борону положить, уж ты лучше меня знаешь.

– И точно, чего сами не додумались, так и надо делать, – удивился Леха. – Поеду, а то солярка кончится. Ну, пока.

Только "Нива" тронулась, Леха замахал руками.

– Стой! Стой! Чего хотел спросить-то, слышь, Наум, у Гоши сука должна загуляться, вашим бы кобелем покрыть.

– Ууу! – Серега сделал важное и задумчивое лицо – это, Леха, сложно все.

– Да ладно ты, щенка любого возьмешь.

В разговор вмешался Кузнечик.

– Привозите суку, справку от венеролога, справку о том, что от алиментов отказываетесь, обязательно заверенную в сельсовете. А волков, Леха, у нас потому нет, я подумал, потому что, если бы они были, мы бы их перестреляли.

– Справки положите в трехлитровую банку, – добавил Серега.

– Ладно, без базара, – засмеялся Леха, – поеду, а то соляра кончится. Все, пока.

Наконец-то "Нива" и трактор разъехались.

– Может, через Настасьинскую мельницу проедем, на норы зайдем, глянем: чищеные ли нет, – предложил Женька.

– Давай, – свернул Серега в сторону реки.

За поворотом, на берегу, стоял "Джип" и горел костер. У костра сидели три здоровенных мужика в спортивных костюмах, коротко стриженные и с бульдожьими мордами. Рядом ходила полуголая девка. У машины лежала гора рыбной мелочи, по которой ползали мухи. Под колесами валялись пара убитых зайцев и лиса. На капоте лежал фароискатель, сачок электроудочки и два карабина с оптическими прицелами. Вокруг было раскидано множество пустых бутылок и прочего мусора.

– Х…я себе, – удивленно произнес Серега.

– Они ночью-то и фарили. – сообразил Женька.

– Ну и рожи, – присоединился Саня и добавил – Крупные мужики-то да и не из простых.

Женька повернулся на Серегу:

– А нам самим-то тут А-ТА-ТА не устроят?

Наумов глянул на него и ответил:

– Да, серьезные ребята, страшновато, ну да ладно, посмотрим, – он заглушил двигатель и взялся за ручку двери.

Серега с Женькой без ружей вышли из "Нивы".

– Здрасьте, – скромно поздоровались наши.

– Здорово, – ответили им.

– Не хорошо хамить, – Серега кивнул на капот "Джипа".

– Придется протокол составлять, – продолжил Женька.

– Ты кто такой, протокол? – вскочил с места самый молодой из троих.

– Да я вообще-то егерь, – доставал Женька удостоверение.

Тот выхватил у Женьки из рук удостоверение и, глядя в него, вслух стал читать: "Гарцев Евгений Анатольевич, должность…" и, произнеся слово "внештатный", он захлопнул корочки, провел ими себе по заду и бросил ксиву Женьке в лицо. Как пальто, свалившееся с вешалки, одновременно с удостоверением обидчик упал на землю от дуплета Женькиных кулаков.

– Теперь будем составлять протокол.

Двое других со злыми и удивленными мордами вставали, но и Санька со Степанычем чуя неприятную ситуацию, вышли из машины. Степаныч на всякий случай прихватил ружьишко, сунув в стволы патроны. Те двое с грозным видом набычились и оценивающе глядели на мужиков, третий пыхтел на четвереньках, пытаясь подняться с земли, Серега облокотился на открытую водительскую дверь, Степаныч с ружьем на плече стоял рядом. Женька, стоя спиной к незнакомцам, искал в бардачке машины бланки протоколов, Санька прикуривал сигарету в нескольких шагах от него. Дальше все произошло молниеносно. Тот третий, что ползал по земле, невесть откуда, из-под какой-то барахлины, лежавшей около костра, выхватил "Макаров", передернул и прицелился Женьке в спину. Кузнечик стоял примерно между ними. Он крутанул головой на одного, на другого и с криком "Женька", как тигр, прыгнул на того, с пистолетом, сбивая его с ног. Но "Макаров" все же стрельнул. В одно мгновение Женька вырвал из подсумка патрон, как потом выяснилось, оказавшийся дробовым, и, схватив из машины ружье, сунул его в ствол. Саня пытался встать, а этот с "Макаровым" целился в него. С разворота, на вскидку, Женька хлестанул по руке с пистолетом. "Макаров" вместе с пальцами улетел в кусты. Те двое шевельнулись, и Степаныч, вскинув ружье, не задумываясь, сделал дуплет, целясь чуть рядом с их головами.

– На землю!

Они шарахнулись от прогудевших пуль и пыжей и упали на землю.

– Лежать, гандоны, у меня пятизарядка! – орал Серега, пихая в нее патроны.

– Не двигаться, мне восемьдесят лет, мне все равно подыхать, пристрелю! – орал Степаныч.

Третий, с изуродованной рукой, орал от боли громче всех. Взбесившийся Женька подскочил к нему и, держа ружье обеими руками за концы стволов, с разворота в пол круга, со всей силы съездил ему прикладом по морде. Приклад отлетел от ружья, но и тот, упал и затих, раскинув в стороны руки.

– Убью пидораса! – замахнулся Женька стволами.

Девка с криком "не надо" прыгнула к нему, не дав сделать удар. Но тяжелый кулак врезавшийся в челюсть успокоил и ее, отбросив метра на четыре. Все стихло. Кузнечик с бледным лицом сидел на земле, обеими руками держась за живот.

– Мужики, он мне по пузу стрельнул, наверное, надо меня в больницу везти срочно.

Все бросились к нему. Саня испуганно и виновато смотрел на друзей. Серега, сообразив, что дело серьезное скомандовал: "Жень, держите со Степанычем этих на земле, я ментов пришлю", и сунул Женьке пятизарядку.

– Саня, давай в машину, – помогал он Кузнечику встать.

Сашка встал и, держась за низ живота, сел в "Ниву". Серега газанул, машину тряхнуло, Саня заорал от боли: "Тише, тише, ты не тряси, больно ведь". Черт бы побрал, надо ехать быстро, да еще чтоб не трясло, по такой дороге-то. Поехали.

Серега напряженно вглядывался в дорогу, стараясь не ловить ухабы, а Кузнечик молча сидел, держась за живот. На лице его выступила испарина.

– Саня, ну чего ты, как себя чувствуешь? – не отрывая взгляда от дороги, спросил Серега.

– Да ничего, только живот болит, тошнит да слабость какая-то, как с похмелья, – отвечал Сашка.

– Терпи казак, все будет нормально.

– Как бы кони не задвинуть, что-то все хуже и хуже.

– Не боись, Саня, по кишкам тебе заехало, ерунда, сейчас привезу тебя в больницу – залатают как и было, – успокаивал его друг.

– По кишкам, я тогда кабану-то по кишкам попал, он и не убежал далеко.

– Так я тебя в больницу везу, сейчас сорок минут и мы там, а кабан-то в больницу не ходил, – пытался развеселить его Серега.

– Вот мудак, чего стрельнул, без стрельбы разобраться можно было. А он в меня целится, ну думаю – все. Женька – молодец, меня спас, живой останусь – проставлюсь обязательно.

– Ты же тоже его спас, тоже проставится, ну а мы со Степанычем "на хвоста", – засмеялся Серега.

– Вы тоже здорово их напугали, я думал – убили, вот они, наверное, обосрались. А этой шкуре Женька классно накатил, она аж кверху ногами летела. Жаль, ружье-то сломал об этого козла.

– Да ерунда, Степаныч сделает лучше, чем было.

– Чего-то, Сеня, все хуже и хуже. Вроде, навылет – с другого бока жжет, да вообще все болит. И крови-то почти нет.

– Не ссы, Саня, скоро уже выедем на дорогу. А там быстро домчимся.

Помолчав, Кузнечик спросил:

– Сень, а если я крякну, на похоронах стрельнете?

– Иди ты к черту, не боись, не крякнешь. Ты лучше болтай поменьше, силы береги. Я когда после аппендицита из больницы убежал, у меня дыра в брюхе была здоровенная, резинки всякие в нее вставляли, специально, чтоб не зарастала, чтобы гной выходил, так мне Наташка перевязки делала – ложка столовая сантиметров на семь туда проваливалась и то ничего, как видишь живой. А то, пулька маленькая – ерунда, не боись.

– А чего же ты из больницы-то убежал с такой дырой? Я чего-то не помню, в запое, наверное, был.

– Чего-чего, осень была, самая охота, а я, как дурак, там журналы читаю, собрал манатки и ушел, – ответил Серега.

– Ну, ты самурай, Сеня. Пить хочу не могу.

– Тебе нельзя, – не дал договорить Серега, – сам же знаешь, если зверь, по кишкам раненый, водички попьет – все, хана ему. Терпи.

Помолчав минут пять, Саня опять заговорил.

– Серый, я тебе пять патронов пулевых должен. Если я, не дай Бог, конечно, и вправду "уйду в страну вечной охоты", – усмехнулся Санька, – возьми там в патронташе. Ну, так стрельнете или нет?! – заорал он.

– Тихо, тихо не ори, стрельнем, Саня, еще как стрельнем, все патроны рассадим.

– Только не по мне, – корчась от боли, заржал Кузнечик.

Приехав в село, Серега выскочил из машины около ларька, где стояли трое мужиков. Он сунул одному из них поводок с Чингаром и скороговоркой протараторил:

– Какие-то на "Джипе", Кузнечика в живот подстрелили, я его в больницу, бегом вызывайте ментов, Женька со Степанычем их у Настасьинской мельницы на земле под прицелом держат. Проводите. Бабам, да и вообще пока не треплите. Кобеля отвяжите, когда я уеду.

И, прыгнув в машину, Серега погнал в город.

Тем временем на берегу, Женька и Степаныч, обложенные ружьями и патронташами, надзирали за наглецами. Однорукий очухался и, сидя под деревом, стонал, зажимая здоровой рукой запястье второй, из которой хлестала кровь. Разбитая морда у него тоже была вся в крови. Девка валялась под кустом, стонала и плакала. Двое других молча лежали лицом вниз, почему-то положив руки на головы.

Женька немного успокоился.

– Эй, ты, слышь, мразь, хорош сопли пускать, встань, иди сюда, – кивнул он в сторону девки.

Та встала, держась обеими руками за челюсть. Держа Серегину пятизарядку в одной руке, другой Женька достал из кармана веревку и бросил ей.

– На поводок, перетяни этому козлу руку, а то подохнет, и смотри – дернешься, я тебе нос отстрелю, как норке.

Девка взяла поводок и перетянула однорукому запястье.

– Теперь на место и лежать, – Женька мотнул стволом в сторону куста.

Та послушно легла и снова стала стонать, но уже не плакала. Однорукий тоже успокоился, перестал разглядывать свою изуродованную руку и как ни бывало обратился к Женьке:

– Слышь, братан, там в машине водка, разреши накатить, а то болит все.

– Сиди спокойно, – направил в его сторону ствол Женька.

– Сижу, сижу, – успокоился тот.

– Мужики, покурить хоть разрешите, – шевельнулся один из тех двоих.

– Не шевелись, – вскинул Женька ружье.

Тот опустил голову на землю. С полчаса молчали. Тишину нарушил однорукий.

– Слышь, братан, давай вместе накатим, вы уж, мужики, простите, что я так бурнул.

– Зачем пистолетик-то схватил, дурак, а стрельнул-то зачем? – смягчил тон Женька.

Один из тех двоих буркнул другому: "Видал, только что друг в друга стреляли – уже братовья".

– Да сам не знаю, как стрельнулось, случайно видно нажал, да пьяный вдобавок, – шевельнул здоровой рукой парень.

– Сиди спокойно, – обратилась к нему пятизарядка.

Опять все притихли.

– Вы зачем лисенку-то загубили, а зайцев по что тушите, даже не ободрали, – забурчал Степаныч.

– Дед, я лису жене на воротник обещал убить, – поднял голову один из двоих, – а зайцев мы не ради наживы, ради спортивного интереса.

– На какое место ты ей из августовской лисы воротник-то шить будешь, мудак? – заорал Степаныч.

– Спортсмены, блядь, вам бы эту рыбу в очко запихать, вместе с электроудочкой, – еще страшнее его заорал Женька.

– Мы удочку только купили, первый раз поехали попробовать, почему-то только мелочь ловится, – пытался оправдаться один из двоих.

– Не занимались никогда охотой, так и сидите дома, лифчиками торгуйте, колбасу жрите, коньяки пейте! Чего вам не хватает?! Х…и вам здесь надо, дятлы комнатные?! – затрясся от злости Женька. – Молите бога, чтоб с Сашкой было все нормально, а то я вам прямо на суде, голыми руками глотки повыдеру!

Снова все притихли. Женька немного успокоился и поглядел в сторону девки, лежащей под кустом с распухшей щекой.

– Слышь ты, баба, ты уж извини, что я тебя молотнул, – даже несколько виновато обратился он.

– Дурак, ты мне челюсть сломал, – прошепелявила та.

– А ты чего лезешь под горячую руку, сама дура, – ответил Женька.

Однорукий, почуяв смену настроения, вновь предложил:

– Мужики, да ладно вам, давайте вместе водки выпьем, мы вам денег дадим, много, договоримся, ведь свои же, русские.

– Сиди, как мышь, борзеть не надо было, русские, – рыкнул на него Женька.

Опять сидели молча. Вдали послышался звук приближающегося "Уазика".

– Где водка? – спросил Женька.

– Там в машине, на полике, – оживился однорукий.

Женька взял бутылку, открыл и протянул ему.

– Спасибо, братан, – приложился из горлышка однорукий, вылил в себя почти половину и протянул бутылку Женьке.

– Не буду, меня и так из-за твоей руки теперь посадят.

– Тебя не посадят, – уверил его один из двоих.

– Мужики, вы мусорам-то все не рассказывайте, я в долгу не останусь, – увидев выскочившую из-за леса "буханку", попросил однорукий.

– Молите бога, чтоб с Сашкой было все нормально.

Немного не доехав до "Джипа", "Уаз" остановился, из него с криками "всем лежать, руки за голову" один за другим посыпались менты с автоматами.

– Ложись, Степаныч, а то этим тоже стрелялки настоящие выдают, – опускаясь на землю, спокойно сказал Женька. Степаныч, кряхтя, лег, руки за голову.

Допросив, Серегу и Степаныча сразу отпустили, а Женьку все же подержали трое суток. Те, на "Джипе", отмазались, заплатив кому следует, и никакого суда не было. Саня уже через пять дней ходил пьяный по селу, всем показывал свой живот и красочно воспроизводил историю, как "он спас Женьку, а Женька его". Каждый раз в заключении своего рассказа он не забывал пояснить, что убежал из больницы лишь только потому, что скоро открытие охоты, а настоящие охотники не могут лежать в больнице, когда все нормальные люди охотятся.

Обидчики привезли ему новый камуфляж, сапоги, пластиковые лыжи, боеприпасов на пять лет вперед и пообещали решить любые по жизни проблемы, оставив номера своих телефонов. Ну и, конечно же, "мировую" шикарно отметили за их счет.

XVII

В очередной раз возвращались с охоты.

– Пошли через Крутилиху, – предложил Серега. – Полчаса – и дома.

– Пошли.

– Ну ладно, – сказал Санька и засмеялся, – Как в "Городке". Мы никого не убили, нас никто не убил – удачно поохотились.

Серега шел передом. Немного погодя, он остановился в симпатичном месте.

– Жень, махнул бы стаканчик с устатку? – спросил он у Женьки.

– Легко, – ответил Женька.

– А ты, Сань? – спросил у Сашки.

– Чего соображать будем, когда придем? – заинтересовался Саня.

– А ты, Степаныч? – поглядел Серега на Степаныча.

Степаныч удивленно поднял глаза.

Серега снял рюкзак и достал из него солдатскую фляжку и колбасу.

– Спирт, угощаю, последняя моя охота сегодня была, – торжественно и с грустью, объявил Серега.

– Ну, опять чего-то придумал, – буркнул Саня.

– Давайте, разводим костер, садимся. Сань, сносись на ручей за водой, разбавлять, – обратился Серега к Сашке.

Сидели у костра за "столом".

– В Москву уезжаю я жить. Работу интересную предложили, – пояснил всем Серега. – Когда теперь смогу приехать – не знаю.

– А жить-то где будете? – спросил Степаныч.

– Пока снимать жилье, а там как пойдет.

– Бабки большие получать будешь? – спросил Женька.

– Да не из-за денег. Ребятишек скоро надо будет вперед толкать, да и мать всю жизнь мечтала, чтоб я в городе жил, а я уже пол жизни по лесам промотал. Сначала немного платить будут, а дальше больше обещают. Вы же знаете я до денег не жадный. Мое богатство вон, – кивнул Серега на привязанного Чингара и прислоненную рядом к дереву пятизарядку.

– Как же ты, Серый, без охоты то? – спросил Саня.

– Да самому-то аж жутко, – с грустью ответил Серега.

– Чай, приезжать будешь, москвичи-то вон к нам ездят, – сказал Женька.

– Да не все так просто. Пока корни пустишь, крутиться, вертеться будешь как белка в колесе, годы пройдут, – обрубил его Степаныч. – Ну, раз решил, так решил, давай, Сережа, чтоб у тебя все было хорошо, – поднял он кружку.

Выпили.

– А ружья с Чингаром с собой в Москву возьмешь? – поинтересовался Саня.

– Конечно, бери, там тоже зверь есть, особенно на рынках много! – заржал Женька.

– Ружья, боеприпасы себе заберите, кто хочет, пользуйтесь, но не продавайте. А то мало ли, вернуться выпадет – хоть кусок мяса гарантированный. А Чингар – вот это мое больное место. У Женьки своих две собаки, Степанычу не до собак, а ты Саня, баламут такой, просрешь кобеля или погубишь по пьяни. И с собой его тащить куда?

– Серый, да ты чего? Просрешь. Да я, да я сутками его в лесу ждать буду! На кровати со мной спать будет! – просяще смотрел на друга Сашка.

– Пусть берет, Серег, мы со Степанычем проконтролируем, – заступился за Кузнечика Женька.

Степаныч кивнул.

– Ладно, мужики, берите, но берегите его, пожалуйста. Он ведь у меня вот с такого, – показывал Серега руками. – Под одним дождем сколько лет вместе мокли. Мало ли что, кабан пырнет или еще чего, не жадничайте, врача путного наймите, чтоб любую операцию сделал. А старый будет – не стреляйте, пусть у дома дрягается. Он себе пенсию уже сейчас заработал. Берегите. Береженого коня – зверь не берет.

– Не волнуйся, Сережа, пока я жив, все будет нормально, – заверил Серегу Степаныч и добавил:

– Да, а на похороны-то ко мне приедешь? Стрельнете, поди?

– Да иди ты, Степаныч, ты еще столько же проживешь, не зря всю жизнь мясо экологически чистое ел, – засмеялся Серега.

– Сеня, а "Чингар" – это вино такое? – глядя на собаку, спросил Сашка.

– Да нет, в книжке я одной читал, что не было ни какого татаро-монгольского ига. Ни у монгол, ни у татар в летописи об этом ничего не сказано. Просто казачьи войска были, вот они всю округу в руках и держали. И Чингисхана никакого не было, был у них предводитель Чингар, земляк наш, князь Георгий, позже названный "Победоносцем". Понравился мне такой расклад, вот и назвал Чингаром.

– А я думал это вино такое – "Чин-чин", "Кагор", "Агдам", Чингар – как-то похоже, – удивился Саня.

Как тяжело было Сереге покидать родные края, друзей, лес, но раз решил, так решил.

XVIII

На "Джипе" с женой и детьми Наумов ехал на родину.

Рядом с Серегой сидел сын, лет тринадцати, жена с дочкой сидели сзади.

– Вот начинаются наши угодья, – говорил Наумов, то и дело поглядывая по сторонам.

Немного погодя, "Джип" затормозил и остановился.

– Черти, – произнес Серега, как будто бы сам с собой. А потом, очнувшись, почти закричал:

– Смотрите! Смотрите! Лоси – корова с телятами!

Лосиха с двумя лосятами мирно щипали иван-чай не далеко от дороги.

– С ума сойти, – самозабвенно произнес Наумов. – Видите? – спросил он, не сводя с лосей глаз.

– Видим, ага, видим, – ответили ему.

Серега посигналил. Лосиха обернулась, подняв уши, посмотрела на машину и пошла в кусты, лосята убежали за ней.

Наумов подъехал к Санькиному дому и вышел из машины, держа в руках пакеты с гостинцами.

– Вау, Серега. Сколько лет, сколько зим! – из-за дома вылетел Саня.

Друзья обнялись.

– Ну и тачка у тебя, крутая. Дашь прокатиться? – восхищенно смотрел на машину Кузнечик. – А я "Уазик" старенький взял, но ездит, вон в гараже стоит. Хочешь, покажу? – и, не дождавшись ответа, крикнул сыну. – Паша, доделывай сам, ко мне друг приехал. Ведро самых крупных наложи дяде Сереже.

– Рыбы что ли поймал? – засмеялся Серега.

– Пойдем, пойдем, посмотришь, – потащил его за дом Сашка.

За домом, на цепи у красивой будки, лежал уже старый Чингар. Он узнал Серегу, и они тепло поздоровались.

– Смотри, – показывал здоровых, больше килограмма, красивых, с крупной чешуей, карасей, Санька.

Серега был искренне удивлен.

– Реку как запрудили, гляди, какого карася развели, и много. Вот в двадцать метров сети – ведра два верником. Мы больше двадцати метров на человека не ставим – договорились, – и, как будто что-то вспомнив, Саня хлопнул Серегу по плечу и засмеялся. – И щука развелась, и всякая другая рыба есть. А куда больше? Вот пару ведер поймал, чего ее, жопой что ли жрать, – тараторил Кузнечик.

– Мужики-то как? Поехали съездим, – предложил Наумов, и они отправились к машине.

– Степаныч совсем старый стал, в лес не ходит, все около дома сидит, но мы его не забываем. Женька в охране работает. На двое суток в город уезжает – шестеро дома, свободен. Хошь в лес, хошь куда. Он сегодня дома кстати. С нами сейчас эти ходят, помнишь у солонца чуть не разодрались? Классные ребята.

– Я сейчас ехал, у Каменки корова с двумя телятами пасется, прямо около дороги, – в надежде удивить Саньку сказал Серега.

-А, знаем, они там каждый день дрягаются, – отмахнулся Саня и, снова хлопнув Наумова по плечу, засмеялся. – Не, Серый, если хочешь, мы тебе охоту любую устроим, и кабаны есть.

XIX

Сидели у Степаныча, выпивали наши четверо и те трое. Смеялись. Поддатый Санька эмоционально рассказывал свежие охотничьи истории, прицеливаясь, прыгая, бегая, показывая на уровне груди и прикладывая руки к голове, как рога или клыки. Пели песни под гитару.

– Ну, чего, идем завтра в лес что ли? – спросил Саня, обращаясь к Сереге. – Ты, Сеня, ничего не думай, для тебя все, как скажешь.

– Да нет, ребята, спасибо. Пацана вывез в кои-то веки в деревню, пойду с ним на рыбалку. Удочки возьмем, спиннинг покидаем. Может, рыбину какую сам поймает – екнет сердчишко-то.

– Так и пацана бери, пусть привыкает, – загудели мужики.

– Не надо, – буркнул Серега.

Наумовы, закинув удочки рядом, с берега спиннинговали. Серега давал сыну советы. В один из забросов у пацана натянулась леска, удилище изогнулось, и на поверхности воды плеснулась крупная щука. Серега бросил свой спиннинг.

– Держи крепче ручку катушки! Крути быстрее, без остановок, не давай ей тебя обогнать! Смотри только себе на руки! Подними спиннинг вверх, чтобы в траву не забилась! – орал Серега, не приближаясь к сыну.

Мальчишка, побледнев и прикусив губу, еле справлялся с крупной рыбой. Он изо всех сил крутил катушку, уставившись в одну точку. Щука водила леску вправо и влево, выскакивала на поверхность воды с открытой пастью, в которой виднелась блесна, но так или иначе приближалась к берегу. Когда тащить ее осталось метра три, Наумов заорал: "Выволакивай на берег!" Щука почти по инерции вылетела из воды и упала на сухое. Серега прыгнул к ней и прижал к земле. Пацан так и стоял со спиннингом. Его коленки и руки лихорадочно тряслись, а глаза были "по рублю". Он смотрел на щуку не мигая.

– Папка, я поймал ее, сам поймал, поймал, – дрожащим голосом, произнес мальчишка.

С щукой в поднятых руках они прыгали по берегу и орали от восторга.

Опять кидали спиннинг. Клевало и на удочку. Попадалась разная рыба.

Варили на костре уху.

Вечером Наумовы, с рыбой на кукане, довольные садились в машину и уезжали с реки.

По дороге с рыбалки сын спросил у Сереги:

– Пап, а ты обещал меня с собой на охоту взять, мы пойдем на охоту?

– Пойдем, сынок, обязательно пойдем, ты сам будешь стрелять из ружья по уткам. Но только не в этот раз, а в другой. Мы приедем сюда скоро, через месяц, и пойдем на охоту, а сейчас, сынок, нельзя, – эмоционально отвечал Наумов.

– А почему сейчас нельзя? – спрашивал пацан.

– Понимаешь, сынок, сейчас охота закрыта.

Мальчишка с нетерпением ждал этого дня. Из настоящего ружья самому стрелять по уткам – круто. И вот этот день настал. Женскую половину оставили дома, затарились провизией на несколько дней, взяли с собой теплую одежду.

"Джип" припарковался около магазина "Охота".

– Ну, пошли раскошелимся, – улыбался Серега.

В магазине было несколько покупателей и великое множество различных товаров для охоты. Глаза разбегались. Какой-то дятел комнатный, лет сорока, с далеко не охотничьей внешностью, терроризировал симпатичную девушку-продавщицу вопросами о качестве накомарника. Та быстро оставила нудного клиента и подошла к Наумовым.

– Что Вам помочь выбрать? – улыбнулась она.

– Да уж как-нибудь сами, – дружелюбно усмехнулся Серега.

Он остановился в отделе с оружием и минут пятнадцать рассматривал его содержимое. Пацан, в свою очередь, тоже изучал витрины.

– Девушка, разрешите посмотреть вот то, двадцатого калибра, оно ведь пятизарядное? – протягивал Серега продавщице лицензию.

– Отличный выбор! Высокая резкость боя, дробь сыпет равномерно, пулю точно кладет, хромировка и воронение отличные, механизм надежный, – рекламировала товар продавщица.

– Слов-то каких нахваталась, зассыха, – думал Наумов, осматривая ружье.

Внешне ружье было без изъянов. Серега подозвал сына.

– На, попробуй целиться. Удобно? Не тяжело? Целься в одну точку непрерывно, а я посмотрю. Ладно, можешь опустить. Теперь, видишь на той витрине ценник? Закрой глаза. Подними ружье, будто ты в него целишься. Все удобно? Не шевелись. Открывай глаза. Попадаешь в ценник?

– Чуть-чуть ниже, – ответил пацан.

Еще раз так же. Тоже чуть ниже.

– Отлично, берем, оформляйте.

Девушка бросилась заполнять бумаги. Дятел комнатный, перемерив все накомарники, выбрал один и спросил: "Девушка, а у вас на куликов какая-нибудь дробь есть?" Продавщица удивленно подняла глаза и хитро переспросила: "А на куликов – это какая?". Дятел уточнил: "Троечка, двоечка или единичка, я люблю, чтоб уж наповал". С трудом сдерживая смех, продавщица ответила: "Такая есть, еще есть прекрасная картечь на гаршнепа. Серега смеялся.

– Ну, что, Андрюха, ружье мы тебе купили, давай выбирать остальное, – положил руку на плечо сына Наумов.

– Не рано ли ему начинать охотиться? – недовольно буркнул дятел, складывая в пакет покупки.

– А тебе не поздно? – зло повернулся к нему Серега.

– Я уже шестой год охочусь, – гордо ответил тот.

– У-у-у, а чего глаз не прищуриваешь? – поддельно удивленный отвернулся от него Наумов.

– Это зачем? – недоумевал дятел.

Продавщица, держась за живот, визжала от смеха.

Купили кепку, камуфляж, болотные сапоги, патронташ, патроны, нож и рюкзак. Продавщица давала дельные советы.

– Ну, все, новый охотник готов, – улыбалась она.

Прощаясь, Серега не удержался и спросил:

– Девушка, а вы что, перед поступлением на работу "охотничий минимум" сдаете?

– Нет, не сдаем, – смеялась она, – просто у меня папа охотник, и оба деда охотники, они и сейчас в деревне живут. Вот и я здесь, в "Охоте", работаю.

– Ну, тогда все понятно, – тоже засмеялся Наумов.

Пацан был без ума от покупок. Он всю дорогу разглядывал то одну, то другую вещицу. В салоне орала музыка, и Серега давил на газ. Это был самый счастливый день за последние годы – он ехал на родину, он ехал в свой лес, он ехал на охоту.

Сразу же к Степанычу. Там вся честная компания уже потихоньку отмечала "открытие". Без стука, под дружное "О-о-о" Серега с сыном вошли в дом. То-се, как дела, трали-вали, стопочка за стопочкой и решили ехать к воде с вечера. Рыбину поймать, ухи сварить, у костра посидеть.

Саня вел "Джип", Степаныч сидел рядом, а Серега, Женька и пацан сзади.

– А чего, ваши щеглы с нами не поехали? – спросил Серега.

– Им в падляк с нами ходить, – усмехнулся Женька, - они самостоятельно.

– А мой вообще мне заявил, что "как охотник я ничего из себя не представляю" и, мол, того, пора заканчивать "смешить зверей", – орал Саня.

– Толковые пацаны, – заржал Серега.

Приехали на разлив, развели костер, бросили вдоль берега сетенку и всю ночь квас-мас. Степаныч выпивал мало, и поэтому было кому сварить уху.

Кузнечик до ухи не дотянул и уже спал на фуфайке. Серега тряс его, пытаясь разбудить:

– Саня, вставай, иди ухи поешь, ох, уха сильная.

Саня сквозь сон что-то мычал и бормотал, но насмешить мужиков все же смог. Из его бормотания отчетливо поняли одно: "Белка ночью не жирует".

Начинало светать. Утренний туман обдавал холодом, накрапывал дождь, и поднимался ветерок.

– Здесь тебе не в Москве. Одевайся теплей, а то, пока у воды будешь стоять, замерзнешь, заболеешь еще, первого сентября в школу не попадешь, – собирал на охоту сына Серега.

– А ты чего не собираешься?

– Мы прямо отсюда стрелять будем, – усмехнулся Женька. – Вы с дедом идите, он тебе проведет "курс молодого бойца".

Степаныч с мальчишкой спустились с берега к воде и облюбовали место метрах в ста от бивуака.

Становилось все светлее. Ветер разогнал туман. Начинали летать утки. Кругом постреливали. Степаныч показал пацану, где лучше стоять, а сам присел рядом на бревнышко, положив свое ружье на колени. Утки прошли совсем рядом. Мальчишка не успел стрельнуть. Степаныч даже не поднял ружья. Налетала пара кряковых*. Пацан отсадил по ним пять раз.

– Блин, все мимо. Дед, какую дробь заряжать?

– Заряжай помельче, а рассветет совсем, покрупней вставишь.

– А ты чего не стрелял?

– Да ладно, стрельну еще.

Опять полетели утки – и опять все мимо.

– Блин, дед, чего за фигня, почему мажу?

– Научишься, какие твои годы, – усмехнулся Степаныч, – ты патроны не жги, стрельни один раз, но с толком. Бери немного вперед.

Опять утки – и снова прозевал. Налетала одиночка. Ближе, ближе – пацан не стрелял. И когда она проносилась над самыми головами охотников, он сделал выстрел. И тоже мимо.

– Ну, сейчас-то чего, в упор ведь стрелял? – с досадой обращался к Степанычу пацан.

– Так зачем в упор стреляешь, дробь, как пуля идет, стреляй на подлете, а коли не успел, отпусти немного и в угон стреляй, – пояснял дед.

Налетела стайка чирков. Пять выстрелов и все мимо. Мальчишка чуть ли не плакал.

– Упреждение сколько брал? – спросил Степаныч.

– Ну, где-то на полкорпуса.

– Полкорпуса, – засмеялся Степаныч, – где такие слова-то слышал? Бери метр, а то и больше. Эти, как бешеные, носятся, пока на курок жмешь, они уж пролетели.

Пока болтали, над головами медленно и тяжело прошли крякухи. Пацан не успел стрельнуть.

– Дед, ты-то чего не стреляешь? – орал мальчишка.

– Давай, давай, учись, я-то умею, – смеялся тот.

Снова налетели утки – и снова два раза мимо.

– Эти высоко шли, можно было не стрелять, – с опозданием прокомментировал Степаныч.

И следующая стайка вся уцелела после пяти выстрелов.

– Наверное, ружье плохое, – вздохнул мальчишка.

– Научишься, не вешай нос, главное не спеши, – успокаивал его Степаныч.

– Ба, так у меня один патрон остался, надо в машину идти, там еще есть. Ну ладно, сейчас этот стрельну и схожу.

На них налетала одиночная кряковая. Высоко. Мальчишка прицелился.

– Есть!!! – воскликнули охотники.

Тем временем Серега с Женькой, периодически "добавляя", наблюдали за охотой. С крутого берега, прямо от костра, они как на ладони видели все происходящее у воды. Несобранные ружья и патронташи валялись в куче поодаль. Кузнечик мирно похрапывал, заваленный шмотками.

– Путевки дорогие? – спросил Серега.

– Своим – копейки, чужим – ой-ей-ей, да плюс за талон трудоучастия мы с них дерем на всю катушку.

– Вот так, молодцы, – одобрил Наумов.

– Мажет пацан, – разочарованно произнес он.

– Себя-то вспомни, первый раз нас взяли, по чирку с грехом пополам, да и по патронташу загубили, – засмеялся Женька, – натаскается.

– В Москве не натаскаешься. В тире стрелять научишься, уток сбивать будешь, а охоты все равно не поймешь, – загрустил Серега.

– Серега, ты же знаешь: охотниками не становятся, ими рождаются. А если уж в нем охотничья кровь забурлит, плюнет он и на Москву, и на деньги, и ничто его там не удержит, бросит все и уедет.

– Знаешь, Жень, – неслыханно обрадовался этим словам Серега, – я ведь, я ведь тоже из Москвы хочу слинять, только жене не знаю как такую объяву сделать. Подыхаю я там, братан, к черту все деньги, всю суету ихнюю. Детям на учебу я заработал, хотят пусть живут в Москве. А я не могу без этого, – развел он руками. – Там живешь, что срок за деньги отбываешь. Погода у них двух видов – обыкновенная и плохая, два времени года – теплое и холодное. Воздуха нет – бульон какой-то. Они сами-то только деньги видят, живут, как роботы, ты гляди чего из-за этих денег сраных творят. Народа сколько перегубили, бомбами кидаются, нефть жгут. Расколят они шарик, уроды, а шарик-то, он ведь маленький, вон смотри, у Катиной рощи уже закругляется, а им, мудакам, из-за домов-то не видно, вот и борзеют. Бля буду, Женька, расколят, тогда никому деньги не понадобятся.

– Есть!!! – воскликнули охотники, и те у воды, и эти у костра.

Кряковая уронила шею и камнем падала вниз.

– Есть! Дед, видал, а, как я ее, высоко, а, – орал от восторга пацан, вертев головой то на утку, то на деда, то в сторону костра.

Утка упала на воду, метрах в двадцати от берега, несколько раз в агонии хлопнула крыльями и затихла.

– Молодец, отличный выстрел. Жаль на воду упала, не достать, ну ладно, норочка съест, – произнес Степаныч.

Молниеносно, крутнув головой, вправо, влево на костер, мальчишка одним рывком, через голову, содрал с себя вместе с патронташем куртку, кофты, рубахи, буквально выпрыгнул из штанов с болотными сапогами и нагишом прыгнул в воду.

– Стой! Куда! Ты что! – успел крикнуть Степаныч, но было уже поздно.

Короткими саженками он подплыл к утке и, схватив ее, повернул к берегу. Серега с Женькой завороженно наблюдали все происходящее сверху. Пацан с уткой в руках выскочил из воды.

– Быстро одевайся и бегом к костру греться, – строго приказал Степаныч, глядя на мальчишку добрыми, любящими и влажными глазами, из которых вот-вот, казалось, вырвется слеза.

– Пять баллов, Наумов, – рубанул Женька и протянул Сереге руку.

Степаныч с пацаном подходили к костру, Женька наваливал дров, зашевелился Кузнечик. А Серега так и лежал на животе, глядя на лес, на воду, на горизонт у Катиной рощи, на приближающихся счастливых Степаныча и сына с ружьем на плече и уткой в руках. Наумов плакал, он плакал от счастья. И это был тот самый берег, то самое место, где когда-то он… И в этот момент, ему не жалко было бы умереть. Сегодня он оказался самым счастливым человеком на свете. Перед ним – его живой лес, его живая река, его живое небо и молодой охотник, который уж точно никогда и никому не даст это погубить.

Сюжет основан на реальных событиях.

Август 2002 г.

с обложки книги:

Охотником быть модно, но не каждый, кто пинает мяч – футболист.

Стрельба дробью не мастерство: по большому счету попадание дробины в цель –

случайность. Попробуй сбивать уток пулей.

Ваше состояние, наследники могут легко спустить в казино, а электроудочка –

уничтожение неиссякаемого резерва.

Мусор, оставленный после себя или выброшенный у обочины дороги – нет таких слов.

Зверь рождается и живёт и без того в суровых условиях.

Корова с телёнком. В кого стрелять? Природе лучше если в телёнка. Неужели

ты настолько голодный?

Добыть зверя большой компанией – бездарно и глупо.

Коммерческие охоты, при всей грандиозности их организации, зачастую случаются

не удачными, от того, что Бог охоты даёт зверя лишь достойным.

Качество охотника складывается из его индивидуальных способностей и километро-

часов, намотанных по лесу.

Нам Бог дал счастье владеть этим искусством. Разве мы так

не уверены в себе, что в очередной раз хотим убедиться в

качестве своего выстрела, даже когда это совсем не нужно.

В любом деле доминирует мнение профессионала. А мы на

все это любуемся. Если не мы, то кто?

Мужики, это наше дело, берегите угодья!